У Дедули был сине-золотой плед, и всю мою жизнь он лежал на кресле в гостиной. Зимой, укутавшись в него, я часами читала, иногда проваливаясь в сон. Плед весь поистерся и местами прохудился, но все равно грел на отлично.

Я не знаю, где он сейчас.

Но мне он нужен.

— Марин, — говорит Томми. — Мне надо с тобой еще кое-что обсудить. На Рождество я уеду к друзьям в Бикон и, скорее всего, там и заночую. Но ты набери мне, если возникнут какие трудности. Вот номера полиции и пожарных. Лучше звонить напрямую им, а не в девятъ-один-один.

— Хорошо, спасибо, — говорю я, стараясь не смотреть на Мейбл.

Жаль, нельзя спросить у нее, что случилось со всеми моими и Дедулиными вещами. Сохранил ли их кто-нибудь? Задавался ли вопросом, где я?..

Ана и Хавьер. Они ждали меня в полицейском участке. Интересно, куда они пошли, когда поняли, что я сбежала? Боюсь даже представить, какие у них тогда были лица…

Почему бы просто не ответить «да»? Полететь к ним, извиниться за то, что исчезла, принять их прощение и уснуть в кровати, которую они подготовили для меня в комнате с моим именем на двери…

Окажись я сейчас в полицейском участке, я бы не сбежала. Я бы не провела две недели в мотеле, и у меня не перехватывало бы дыхание при мысли о дешевом кофе.

Томми ставит замороженные булочки в духовку и подносит спичку. Вспыхивает пламя.

— Хорошо, что она газовая.

Мейбл кивает, и я вслед за ней.

Только я не голодна.

— Мне почему-то до сих пор холодно, — говорю я. — Пожалуй, посижу у огня, если вы не возражаете.

— Чувствуйте себя как дома. Когда булочки подогреются, я пойду к себе, а вы сможете расположиться поудобнее. Мне надо упаковать несколько подарков. На самом деле я только и ждал повода, чтобы лечь пораньше, — и тут как раз отключили электричество.

Я падаю в кресло, смотрю на огонь и думаю о вещах из моего прежнего дома.

Плед.

Медные кастрюли, которые остались нам еще от Дедулиной матери.

Круглый кухонный стол и прямоугольный обеденный.

Стулья с потертыми сидушками и плетеными спинками.

Бабушкин фарфор, расписанный красными цветами.

Разные кружки, изящные чашки, крошечные чайные ложки.

Деревянные часы с их громким «тик-так», картина с Дедулиной родной деревней.

Вручную подкрашенные снимки в коридоре, диванные подушки в вязаных чехлах, список покупок, прикрепленный к холодильнику магнитом в виде бостон-терьера.

И снова плед — мягкий, сине-золотой.

Томми желает нам спокойной ночи и уходит в свою комнату, а Мейбл расставляет маленькие тарелки с пастой на кофейном столике и усаживается на пол.

Я ем, но не чувствую вкуса. Я ем, хотя даже не понимаю, голодна ли я.

ИЮНЬ

Прошла пара недель после вечеринки у Бена и разговора с колумбийским водителем, как мы с Мейбл решили улизнуть ночью из дома. Ана и Хавьер всегда засиживались допоздна, иногда даже до раннего утра, так что я легла спать в десять, зная, что через несколько часов мой телефон зажужжит и тогда я выберусь на улицу.

Дедуля обычно готовил ужин в шесть вечера. Мы всегда ели на кухне, но если блюдо было особенное, он велел накрыть обеденный стол, и между нашими тарелками мы ставили сияющий медный подсвечник. После ужина Дедуля мыл посуду, я ее вытирала, и мы наводили чистоту и порядок — насколько это вообще возможно в нашей старенькой кухоньке. Затем Дедуля уходил в свой кабинет курить сигареты, писать письма и читать.

Телефон завибрировал, и я бесшумно выскользнула из дома. Я не знала, нарушаю ли вообще какое-то правило. Вполне вероятно, Дедуля и так разрешил бы нам с Мейбл пойти ночью на пляж, учитывая, что мы собирались просто сидеть там, смотреть на волны и болтать. Я могла бы спросить его разрешения, но у нас так было не принято.

Мейбл стояла на тротуаре. Из-под вязаной шапочки у нее выбивались темные волосы, а руки в митенках были соединены веревочкой. Я пошла еще дальше и надела под куртку свитер.

— Ты похожа на эскимоску, — сказала она. — Как же я буду тебя греть?

Мы рассмеялись.

— Я сброшу куртку, если захочешь, детка, — пошутила я.

— Может, лучше сбегаешь наверх, оставишь свитер и захватишь немного Дедулиного виски?

— А это неплохая идея.

Я вернулась домой, пробежала через гостиную, проскользнула в столовую сквозь приоткрытые раздвижные двери и схватила бутылку виски, которая всегда стояла в буфете.

На улицу я выбежала, пряча бутылку под курткой. Одно дело — две девчонки ночью на пляже. Но те же девчонки с бутылкой алкоголя — это уже повод вызвать полицию.

Было почти три часа ночи, и в городе царила мертвая тишина. Мы прошли четыре квартала к пляжу, и мимо не проехало ни одной машины. Перекрестки мы пересекали не глядя по сторонам, а потом, шагнув с улицы прямо на песок, мы забрались на дюну и оказались у кромки черной воды. Я ждала, пока глаза привыкнут к темноте, но этого все не происходило.

— Помнишь, как мы учились целоваться? — спросила я, откручивая крышку бутылки.

— Да, мы хотели стать экспертами к девятому классу.

— Экспертами. — Я засмеялась, глотнула виски и вдруг ощутила, как по внутренностям прокатывается жар. Обычно мы пили пиво или водку, стащенную нашими друзьями у родителей и смешанную с каким-нибудь соком. — Вот, попробуй на свой страх и риск, — выдавила я.

Мейбл сделала глоток и закашлялась.

— Мы тогда больше нервничали и хихикали, — сказала я, вспоминая среднюю школу. — Даже не представляли, каково это — учиться в старших классах. Как себя вести, о чем разговаривать…

— Ох, это было так весело!

— Что именно?

— Да все. Дай я попробую еще раз. — Ее рука пошарила в темноте, пока не нашла бутылку. Мейбл откинулась назад, и ее лицо осветила тусклая луна. Она протянула бутылку мне. Я тоже сделала глоток.

— Уже лучше, — сказала она.

Это была правда. С каждым глотком пить виски становилось все легче. Тело обмякло, голова закружилась. Теперь я хохотала над любой фразой Мейбл, и каждое воспоминание вдруг становилось значительным.

Мы какое-то время молчали. Потом она выпрямилась.

— Что-то мы давно не практиковались, — сказала она и наклонилась ко мне.

Мы столкнулись носами, и меня начал разбирать смех — но ее рот уже прижался к моему.

Мокрые губы.

Мягкий язык.

Она обвила меня ногами, и мы начали целоваться яростнее. Вскоре мы уже лежали на песке, и я перебирала пальцами ее соленые спутанные волосы.