– Знаете, в чем смех? – сказал он. – Мне только что пришло в голову, что в фильмах про войну когда кого-то казнят, то ставят их у дерева или столба. Так что расстрелять тебя – все равно что никого не расстрелять.

Он приложил глаз к мушке. Прицелился в ствол дерева – примерно туда, где, по его догадкам, находилось сердце человека в костюме.

– Ну что ж. Я управился, – сказал Дэниэл.

– Вы не можете на этом остановиться! – сказала Элизавет. – Мистер Глюк!

– Разве? – сказал Дэниэл.

Элизавет сидит в безобидной палате рядом с Дэниэлом, раскрыв книгу и читая о метаморфозах. Вокруг незримо выступают из космоса все застреленные персонажи пантомимы. Мачеха убита. Некрасивые сестры убиты. Золушка, Крестная-фея, Аладдин, Кот в сапогах и Дик Уиттингтон[15] скошены, мимический урожай зерна, мимическая резня, трагикомедия – убиты, убиты, убиты.

И только человек в костюме дерева по-прежнему стоит.

Но как только мужчина с оружием собирается выстрелить, человек в костюме дерева на глазах у киллера превращается в настоящее, исполинское дерево – величавый золотистый ясень, возвышающийся над головой и гипнотически машущий листвой.

Сколько бы мужчина с оружием ни стрелял в это дерево, ему не убить его своими пулями.

Поэтому он пинает толстый ствол. Решает пойти и купить пестицида, чтобы вылить ему под корни, или бензина и спичек, чтобы поджечь его. Мужчина разворачивается, и как раз в этот момент его лягает в голову половина лошади из пантомимы, которую он забыл пристрелить.

Мужчина замертво падает на груду убитых актеров пантомимы. Это сюрреалистическое видение ада.

– Что такое сюрреалистический, мистер Глюк?

– Это самое. Они лежат там. Идет дождь. Дует ветер. Времена года сменяют друг друга, оружие ржавеет, ярко раскрашенные костюмы тускнеют и истлевают, листья с окрестных деревьев падают на них, нагромождаются, покрывают, а трава прорастает вокруг, затем прорастает из них, сквозь них, сквозь ребра и глазницы, потом в траве появляются цветы, и когда все костюмы и бренные останки полностью истлевают или подчистую съедаются существами, с радостью нашедшими себе пропитание, ничего не остается ни от простодушных актеров пантомимы, ни от мужчины с оружием – лишь кости, кости в цветах да покрытые листвой ветви ясеня над ними. Что в конечном итоге остается и от нас всех, носим ли мы при себе оружие, пока находимся здесь, или нет. Вот так. Пока мы здесь. Я хочу сказать, пока мы еще здесь.

Дэниэл сел на скамейку, на минуту закрыв глаза. Минута затянулась. Это была уже не минута, а целый промежуток времени.

– Мистер Глюк, – сказала Элизавет. – Мистер Глюк?

Она тряхнула его за локоть.

– А? Да. Я был, я был… Что со мной было?

– Вы сказали «пока мы здесь», – сказала Элизавет. – Вы это повторили. Пока мы здесь. А потом замолчали.

– Правда? – сказал Дэниэл. – Пока мы здесь. Что ж. Пока мы здесь, давайте просто всегда оставлять надежду тому, кто это говорит.

– Говорит что, мистер Глюк? – спросила Элизавет.

– Ты уверена, что хочешь войны? – сказал Дэниэл.

На этой неделе мама Элизавет, слава богу, намного веселее. Дело в том, что она получила имейл, в котором говорилось, что ее выбрали для участия в телепрограмме «Золотой молоток», где зрители соревнуются со знаменитостями и экспертами по антиквариату, прочесывая с четко установленным бюджетом антикварные магазины и пытаясь купить вещь, которая должна быть продана дороже всего на аукционе. Как будто у дверей маминой жизни вдруг возник архангел Гавриил, который встал на колени, склонил голову и сказал: «В магазине, набитом всяким хламом, где-то посреди тысяч и тысяч брошенных, сломанных, устаревших, потускневших, распроданных, канувших в Лету и позабытых вещей, скрывается нечто настолько ценное, что этого никто не осознает, и мы избрали именно вас тем человеком, которому доверили извлечь эту вещь из-под завалов времени и истории».

Элизавет сидит за кухонным столом, а мама включает старый эпизод «Золотого молотка», чтобы показать, что от нее требуется. Но Элизавет вспоминает о своей поездке, в первую очередь о парочке испанцев в очереди к такси на вокзале.

Они явно только что приехали в отпуск: возле ног стоял багаж. Люди в очереди кричали на них. Они кричали им: «Валите к себе домой».

– Это вам не Европа, – кричали они. – Валите обратно в свою Европу.

Люди, стоявшие в очереди перед испанцами, были очень милыми: они постарались разрядить обстановку, позволив испанцам сесть в следующее такси. Но все равно Элизавет почувствовала в этом мимолетном происшествии какой-то отзвук чего-то вулканического.

«Так вот что такое стыд», – думает она.

Тем временем на экране по-прежнему поздняя весна и дорогостоящий хлам из прошлого. Много езды на старых машинах из прошлых десятилетий. Частые остановки на обочине и волнения из-за дыма, валящего из-под капотов старых колымаг.

Элизавет пытается придумать, что бы такого сказать маме о «Золотом молотке».

– Интересно, в ретроавтомобиль какой марки тебя посадят, – говорит она.

– Нет, зрителей туда не сажают, – говорит мама. – Сажают только знаменитостей и экспертов. Они приезжают, а мы уже стоим в магазине и ждем их.

– Почему тебя не посадить в машину? – говорит Элизавет. – Черт знает что.

– Какой смысл отдавать эфирное время людям, которых никто не знает в лицо, чтобы они разъезжали в старинных авто? – говорит мама.

Элизавет замечает, какой красивый борщевик растет по бокам проселочных дорог в эпизоде «Золотого молотка», который они смотрят в записи. По словам матери, он был снят в прошлом году в Оксфордшире или Глостере. Борщевик величаво и ядовито высится в воздухе, пока знаменитости (Элизавет без понятия, кто они такие и чем прославились) колесят по округе. Один поет попсовую песенку 1970-х годов и рассказывает, как у него был «датсун» в золотых пятнах. Другая добродушно болтает о тех деньках, когда она была статисткой в «Оливере»! Ретроавтомобили дымят по всей Англии, а за их окнами проносится борщевик – высокий, в капельках дождя, крепкий и зеленый. Эта непреднамеренная деталь вдруг начинает казаться Элизавет глубоким высказыванием. У борщевика собственный язык, которого никто из участников или создателей передачи не знает или никогда не слышал.

Элизавет достает телефон и что-то записывает. Можно вставить в лекцию.

Потом она вспоминает, что, вероятно, скоро останется без работы и без лекций.

Она кладет телефон освещенной передней стороной на стол. Думает о своих студентах, выпускающихся на этой неделе, и о будущем, которое теперь в прошлом.