– Конечно, солгите, – сказала Элизавет.

– Но подумай, что произойдет, если я так поступлю, – сказал Дэниэл.

– Это будет сногсшибательно, – сказала Элизавет. – Это будет умора.

– Я расскажу тебе, что произойдет, – сказал Дэниэл. – Мы с тобой будем знать, что я солгал, а твоя мать – нет. Мы с тобой будем знать то, чего твоя мать не знает. Поэтому мы станем по-другому относиться не только к твоей матери, но и друг к другу. Мы вобьем между нами тремя клин. Ты перестанешь мне доверять, и поделом, потому что я стану лжецом. Эта ложь умалит каждого из нас. Ну что? Ты по-прежнему выбираешь балет? Или мне сказать горькую правду?

– Я выбираю ложь, – сказала Элизавет. – Она знает кучу вещей, которых не знаю я. Я хочу знать то, чего не знает она.

– Власть лжи, – сказал Дэниэл. – Всегда соблазнительная для безвластных. Но если я действительно был танцовщиком на пенсии, как это может избавить тебя от чувства безвластности?

– Так вы были танцовщиком? – спросила Элизавет.

– Это мой секрет, – сказал Дэниэл. – И я никогда его не разглашу. Ни одной живой душе. Ни за какие деньги.

Это было во вторник, в марте 1998 года. Элизавет было тринадцать. Ранним, по-новому светлым вечером она вышла прогуляться с Дэниэлом, хотя мама была против.

Они прошли мимо магазинов, а затем зашагали через поля, где воспитанники интерната занимались летними видами спорта, где проходила ярмарка и стоял цирк. В последний раз Элизавет приходила на поле вскоре после того, как цирк уехал, – специально, чтобы взглянуть на ровное сухое место там, где стоял шатер. Ей нравились такие меланхоличные прогулки. Но теперь нельзя было сказать, что здесь вообще происходили все эти летние мероприятия. Просто пустое поле. Спортивные колеи стерлись и разровнялись. Примятая трава, земля, превратившаяся в грязь, где толпы бродили между аттракционами и трейлерами без боковых стенок с множеством игр на вождение и «стрелялок», призрачное кольцо цирка: ничего, кроме травы.

Почему-то это не было похоже на меланхолию. Это было что-то другое, и меланхолия с ностальгией ничуть к этому не примешивались. События просто произошли, а потом завершились. Время просто прошло. Думать так было, с одной стороны, неприятно, даже невежливо, а с другой – приятно. Как будто облегчение.

За полем было другое поле. А потом – река.

– Не далековато ли идти до самой речки? – спросила Элизавет.

Она не хотела, чтобы он далеко ходил, словно он и впрямь был таким древним, как постоянно твердила мама.

– Для меня – нет, – сказал Дэниэл. – Сущая багатель.

– Что-что сущее? – переспросила Элизавет.

– Безделица, – сказал Дэниэл. – Но не в смысле «безделушка». Просто пустяк. Что-то пустяковое.

– Чем же мы будем заниматься по дороге туда и обратно? – спросила Элизавет.

– Играть в «багатель», – сказал Дэниэл.

– «Багатель» – это настоящая игра? – спросила Элизавет. – Или вы только что ее придумали?

– Признаться, для меня это тоже совершенно новая игра, – сказал Дэниэл. – Хочешь сыграть?

– Посмотрим, – сказала Элизавет.

– Правила такие: я перескажу тебе первую строчку истории, – сказал Дэниэл.

– Ладно, – сказала Элизавет.

– А потом ты расскажешь мне историю, которая придет тебе в голову, когда ты услышишь первую строчку, – сказал Дэниэл.

– Типа историю, которая уже существует? – переспросила Элизавет. – Как «Златовласка и три медведя»?

– Ах эти бедные медведи, – сказал Дэниэл. – И эта вредная, злобная, невоспитанная хулиганка. Прийти к ним домой без приглашения и без предупреждения. Сломать мебель. Съесть запасы. Написать свое имя баллончиком с краской на стенах спален.

– Она не писала своего имени на стенах, – сказала Элизавет. – Такого нет в сказке.

– Кто сказал? – сказал Дэниэл.

– Сказка старая-престарая, – наверно, тогда еще не было баллончиков с краской, – сказала Элизавет.

– Кто сказал? – сказал Дэниэл. – Кто тебе сказал, что эта история не происходит прямо сейчас?

– Я говорю, – сказала Элизавет.

– Ну, тогда ты проиграешь в «багатель», – сказал Дэниэл, – потому что вся соль «багатели» в том, что ты относишься к историям, которые люди считают высеченными в граните, как к безделицам. Но не как к безделушкам…

– Я знаю, – сказала Элизавет. – Черт. Не позорьте меня.

– Позорить тебя? – сказал Дэниэл. – Moi?[14] Так. С какой историей ты хочешь пошалить? Выбирай сама.

Они пришли к скамейке на берегу реки: оба поля остались далеко позади. Впервые в жизни Элизавет пересекла поля, не ощутив, что это заняло много времени.

– Какой у меня выбор? – спросила Элизавет.

– Неограниченный, – сказал Дэниэл.

– Типа правда или ложь? Такой выбор?

– Немного прямолинейно, но, если хочешь, то ладно, – сказал Дэниэл.

– Можно выбрать между войной и миром? – спросила Элизавет.

(В новостях каждый день говорили о войне. Осады, фотографии с трупами в мешках. Элизавет нашла в словаре слово «резня», чтобы проверить его буквальное значение. Оно означало «убийство множества людей с особой грубостью и жестокостью».)

– Везет тебе, у тебя есть выбор в этом вопросе, – сказал Дэниэл.

– Я выбираю войну, – сказала Элизавет.

– Уверена, что хочешь войны? – спросил Дэниэл.

– «Уверена, что хочешь про войны» – это первая строчка истории? – спросила Элизавет.

– Может быть, – сказал Дэниэл. – Если ты это выбираешь.

– Кто персонажи? – спросила Элизавет.

– Одного придумаешь ты, другого – я, – сказал Дэниэл.

– Мужчина с оружием, – сказала Элизавет.

– Ладно, – сказал Дэниэл. – А я выбираю человека, переодетого деревом.

– Чем? – сказала Элизавет. – Так не пойдет. Вы должны сказать что-нибудь вроде: другой мужчина с другим оружием.

– Почему это я должен? – сказал Дэниэл.

– Потому что война, – сказала Элизавет.

– Я тоже делаю вклад в эту историю, и я выбираю человека в костюме дерева, – сказал Дэниэл.

– Почему? – спросила Элизавет.

– Ради оригинальности, – сказал Дэниэл.

– Оригинальность не принесет вашему персонажу победу в этой игре, – сказала Элизавет. – У моего персонажа оружие.

– Это не все, что у тебя есть, и твоя ответственность к этому не сводится, – сказал Дэниэл. – У тебя еще есть человек, способный быть похожим на дерево.