Игоря, ушедшего в Сказании о призвании на юг, составитель Новгородского свода вновь нашел в Киевском своде 1039 года[159]. Этот свод, как я уже заметил, начинался с легенды о Кие, Щеке и Хориве, затем упоминалось о хазарской дани южных племен. Далее, по мнению А. А. Шахматова, шла речь о дани, которую платили словене, кривичи и меря варягам, о насилиях варягов и прозвании словен от тех варягов варягами «прежде бо беша словене. И бысть у них кънязь именъм Олгъ…». Далее говорилось о захвате Олегом Киева, убийстве Аскольда и Дира и походе на Царьград. Игорь вводился словами: «По сих же Игорь седе Киеве къняжа…» – и рассказывалось о его походах на угличей и древлян и его гибели.

Можно сомневаться в том, что в Древнейшем своде вообще упоминалось о дани словен варягам: эта дань взята в Новгородский свод из саги о приходе Рюрика. Едва ли вообще киевский летописец мог знать и интересоваться предысторией Новгорода. Скорее всего, после смерти Кия, Щека и Хорива он переходил к сохранившемуся в народной памяти Олегу, вводя его примерно такими словами: «По сих же Олъг седее Киеве къняжа…» Но был ли тогда эпизод с занятием Киева?

Рюрик и Игорь тесно связывались в народном предании как отец и сын, летописцы не решились разорвать их. Однако ни составитель Начального свода, ни составитель Повести временных лет не {стр. 32} рискуют разорвать также Олега и Игоря: Игорь в народной памяти следовал за Олегом – составитель Древнейшего свода так и поместил их одного за другим, не определяя их взаимные отношения, – но в то же время в народном предании они были связаны в одном ярком эпизоде, который, как я думаю, не вошел в Древнейший свод. Таким эпизодом – единственным, где Игорь и Олег действуют вместе, – было убийство Аскольда и Дира[160].

В Начальном своде рассказ о захвате Киева идет все время в двойственном числе (поидоста, узреста, съзваста), тогда как обычным был бы рассказ в единственном, как в других местах летописи, где речь идет о князе и его воеводе; даже когда Ольга идет на древлян с малолетним князем Святославом, употреблено единственное, а не двойственное число[161]. Двойственное число было бы тем более удивительно, если бы мы думали, что в древнейшем своде стояло единственное. Естественно предположить, что эпизод с убийством Аскольда и Дира – отдельный рассказ, включенный в летопись впервые составителем Начального свода. Обособленность этого рассказа в тексте подтверждается и тем, что в Повести временных лет несоответствие еще резче: «Поиде Олег… и придоста къ горам хъ киевьским», то есть, по-видимому, этот эпизод целиком вставлен после упоминания Олега. Рассказ этот, как и Сказание о призвании, можно разложить на народное предание об убийстве князей Аскольда и Дира князьями Игорем и Олегом и кочующую легенду скандинавского мира о военной хитрости при взятии города. Составитель Повести временных лет привнес сюда еще греческий элемент, вложив в уста норманнского викинга фразу византийского книжника: «Се буди мати градомъ русьскимъ». «Матерь городов» – не что иное, как буквальный перевод греческого μητροπολις.

Это предание, возможно, было известно составителю Древнейшего свода, но он не воспользовался им, так как совместные действия Олега и Игоря противоречили установленной сводом временной их последовательности. Для составителя Начального свода, включившего в свою летопись новгородское Сказание о призвании, где Игорь шел сразу после Рюрика, в легенде о захвате Киева не было уже ничего удивительного[162], и он охотно вставил ее в свой свод, превратив только Олега в воеводу, чтобы не нарушать единство княжеской линии, так как между Рюриком и Игорем Олегу не было места.

В Древнейшем своде Олег вводился, очевидно, так: «По сих же седе Ольгъ княжа Киеве и беша у него мужи варязи оттоле прозвашеся русью…» В этой фразе отразились два момента: воспоминание об {стр. 33} Олеге как норманнском князе, пришедшем с варягами[163], и связь слова «русь» с Киевом.

Составитель Древнейшего свода еще ничего не знал о норманнском происхождении руси, да и не интересовался историей этого слова[164]. Вышеприведенной фразе он придает скорее обратный смысл: варяги прозвались русью оттого, что пришли в Киев, а не славяне прозвались русью от варягов. Дальнейшая история «руси» в сводах могла быть такой. Составитель Начального свода поставил в начале своей схемы призвание варягов, желая противопоставить современным ему княжеским усобицам идею единства княжеского рода. Искренне или не искренне, но он подменил отдельные набеги норманнских викингов стройной княжеской династией и первый задумался о происхождении слова «русь». Допустим, он знал от того же Яна Вышатича, что у финнов для обозначения скандинавов употребляется термин ruotsi, или встретил отождествление Руси с варягами в своем греческом источнике[165], или просто мог не совсем правильно понять вышеприведенную фразу Древнейшего свода. Для летописца, выводящего от варягов династию русских князей, в таком случае естественно было изменить фразу Новгородского свода «И от тех варяг, находникъ техъ, прозвашеся ноугородци варягы»[166] на «И от тех варяг, находникъ техъ, прозвашеся русь», а фразу Древнейшего свода «И беша у него мужи варязи оттоле прозвашеся русь» на «И беша у него варязи мужи словене и оттоле прочии прозвашеся русью», то есть добавить словен, так как Игорь идет на Киев с варягами и словенами, и добавлением слова «прочии» придать фразе тот смысл, что «от варягов и прочии прозвались русью»[167]. Составитель Начального свода, по-видимому, достаточно широко понимал слово «русь», но здесь придавал ему по-прежнему сословный характер. Составитель Повести временных лет тоже придавал здесь слову «русь» сословный характер[168], причем и в Сказании о призвании, и в комментариях к договору Игоря подчеркивал ее норманнский состав. Редактор Повести временных лет, Сильвестр, принял русь в Сказании о призвании за имя варяжского народа и сделал соответствующие вставки.