Одну из канцелярий лагеря следственная группа использовала как базу. Заключенные сформировали интернациональный комитет, в состав которого вошли представители каждой страны, чьи граждане содержались в лагере. Они дали показания под присягой о том, что происходило с ними и их соотечественниками. Кто-то был словоохотлив, кто-то взбешен, но все без исключения подписались под одним и тем же требованием: правосудие должно свершиться, а виновные ни при каких обстоятельствах не должны уйти от наказания. Из описаний было ясно, что надзиратели использовали целый арсенал приспособлений для пыток. Побои были настолько обычным делом, что их не стоило и упоминать. Заключенных избивали железными цепями, зимой голых выводили на мороз и обдавали горячей и холодной водой, расстреливали якобы «при попытке к бегству», отправляли в газовый душ или в лазарете вводили внутривенно бензол. В главном лагере было три крематория, и хотя эсэсовцы пытались замести следы, некоторые из них скрыть было невозможно. Попытка спрятать газовые вентили, замазав их штукатуркой, также не увенчалась успехом, «потому что у них не было времени убивать всех, кто знал об этом, а предполагаемые жертвы стремились раскрыть методы своих мучителей».

Освобожденные заключенные показали Бену и огромную каменоломню. «Каждый камень стоил человеку жизни», – сказал один из них. Одним из излюбленных «нацистских видов спорта» было приказывать заключенным прыгать через большие камни. «Тех, кто отказывался, насильно сбрасывали вниз. Раздробленные кости все еще виднеются среди валунов». Намекая на владельца Германской корпорации вскрышных работ, Бен писал: «“Акционерами” каменоломни были члены СС и лидеры нацистской партии. Кровь рабов была их дивидендами, и жирдяи знатно поживились на человеческих страданиях».

Горе в Маутхаузене имело множество лиц; оно смотрело на Бена не только глазами детей, но и глазами белокурых женщин, когда он проходил через казармы и видел «живых мертвецов». Он спросил одну четырнадцатилетнюю девочку из Венгрии на ее родном языке, где находятся ее родители, и она расплакалась. «Она выглядела как старая женщина и была похожа на высохший скелет. Глядя на нее, я задавался вопросом, на чем же держится ее бестелесная жизнь. На следующее утро я получил ответ на свой вопрос. Я видел, как ее крошечное тело несли в крематорий. Теперь ее положат в деревянный гроб и похоронят за пределами тюремных стен», – писал Бен. Он встречал новорожденных, которым было всего две-три недели, обернутых в лохмотья, живущих в грязи без пропитания, «не имевших ничего, кроме рыданий». «С робкой надеждой» их матери интересовались, когда они наконец-то смогут уехать. «И я не мог дать ответа, потому что существовало так много лагерей и так много тысяч не менее несчастных людей, что для этого требовалось время, и каждый день был для них вечностью», – понимал Ференц.

Было еще много других вещей, которые он видел и делал, но сейчас он не мог всего описать: «Это ужасно и душераздирающе». Человек, который говорит о себе, что видел столько страданий, сколько не видел ни один современник этого кровавого века, начал опасаться за свою человеческую способность к восприятию. Он боялся, что жуткие картины, засевшие в его памяти, могут притупить его чувства и навредить его внутреннему миру. «Я даже на мгновение не хочу задумываться о том, что один только вид всех этих вещей творит со мной. Как я смогу когда-либо снова стать настолько изнеженным, чтобы ухаживать за поцарапанным пальцем, или заботиться о других мелочах, которые отныне будут казаться настолько несущественными?» – он мог бы говорить бесконечно, «но всегда об одном и том же». Уже рано утром он отправился в следующий филиал Маутхаузена. Это был Эбензее.

Одиннадцать дней спустя, в середине мая, Бен приехал в Эрланген и написал Гертруде о расследованиях, проведенных в Эбензее. Филиал Маутхаузена был во многих смыслах беспрецедентным и одним из «самых запоминающихся» мест, в которых он побывал. Обычных орудий пыток здесь в основном не было, тем не менее сам лагерь представлял собой ужасное место. Большинство заключенных умерло от голода. Их принуждали работать на каменоломне, «и пищевой рацион был таким, что люди в течение шести месяцев умирали».

Когда американская армия освободила лагерь, в нем немедленно установили полевой госпиталь. Бен проходил через палаты и видел пациентов. «Смерть была повсюду. Но многие были еще живы, и американцы пытались спасти хотя бы то, что осталось от этих жизней», – писал он. Перед одной из казарм стояли ведра с водой, в которых заключенные мыли больных. «Это было невообразимое зрелище». Жалкие тельца, состоящие лишь из кожи и костей, несли в ванну «как младенцев», едва ли кто-то из них весил более 80 фунтов (чуть более 36 килограммов). Их ставили прямо в ведра и поливали водой. «Словно безжизненные марионетки, эти некогда человеческие существа валились на тех, кто их купал. Их головы запрокидывались назад, а руки вяло свисали. И все же эти скелеты, еле стоявшие на тонких как спички ногах, были живыми существами – людьми, которые в другой жизни могли быть знаменитыми и влиятельными. Теперь они были беспомощными куклами, похожими на животных, которым не давали умереть».

Тот, кто не видел этого своими глазами, не может в полной мере представить себе эту сцену. «Все это кажется диким кошмарным сном», – жазал Ференц.

Завершив выездные следственные действия на огромной территории Маутхаузен – Гузен, Бен вернулся в Баварию. В Мюнхене он посетил «знаменитую пивную» Гитлера. Должно быть, раньше это было чудесное место, подумал он. Теперь большая его часть лежала в развалинах, но «джи-ай» все равно каждый день могли там выпить. Из Мюнхена он поехал в Эрланген в Средней Франконии; там армия США захватила расположение немецкого гарнизона. Американцы назвали его «Казармы Ферриса», в честь американского героя войны, погибшего в Тунисе в 1943 году. В группе по расследованию военных преступлений Бен как руководитель аппарата писал отчеты о расследованиях, которые впоследствии легли в основу различных судебных процессов, проводимых американской системой военной юстиции. Помимо Нюрнберга основным местом судебных процессов был Дахау, где находился классический пример немецкого «лагерного порядка».

В ходе основного судебного разбирательства в Маутхаузене в период с конца марта до середины мая 1946 года 61 подсудимый был признан виновным: 58 из них приговорили к повешению; позже 9 из них смертные приговоры заменили пожизненным заключением. В ходе разбирательства был дан ответ на вопрос, поставленный Беном: должны ли «тюремные функционеры», или капо, предстать перед правосудием. Троим капо были предъявлены обвинения в суде над надзирателями в Маутхаузене. Всех приговорили к смертной казни, приговор привели в исполнение. Помимо основного судебного разбирательства, было проведено множество параллельных процессов с участием 238 обвиняемых. Обвиняемыми на одном из судов были четверо испанских капо. Состоялось также несколько судебных разбирательств, касающихся концентрационных лагерей Флоссенбюрг и Бухенвальд. В каждом случае обвинение основывалось на результатах расследований, которые Бен и другие следователи собрали в рамках «Программы по военным преступлениям».

Расследования Бена по линчеванию летчиков авиации союзников привело к так называемым процессам об авиаторах. В одном только Дахау состоялось 200 судов. Самым значительным был процесс против обергруппенфюрера Юргена Штропа и других соучастников, продолжавшийся до марта 1947 года. Речь шла о различных убийствах пилотов, которые Бен также расследовал в Гессене. Как генерал-лейтенант войск СС и полиции на территории «Рейн – Вестмарк» убежденный нацист был привлечен к ответственности за план по совершению общеуголовных преступлений («Общий умысел»). От нацистских властей поступали официально зарегистрированные недвусмысленные указания, что армия и полиция не должны препятствовать самосуду, а виновные должны оставаться безнаказанными. При этом убийства летчиков нарушали как международное, так и немецкое право. Обращение с авиационными экипажами на территории противника регулировалось Гаагской конвенцией о законах и обычаях сухопутной войны (1907 года) и Женевской Конвенцией об обращении с военнопленными (1929 года), обе из которых были признаны Германским рейхом. Штроп и двенадцать других подсудимых были приговорены к смертной казни в Дахау, другие получили тюремное заключение на срок от трех до пятнадцати лет. Некоторые приговоры, в том числе два смертных приговора, были впоследствии смягчены.