— Добрый день, — она вежливо кивнула старушке, которая смотрела на нее снизу вверх живым, заинтересованным взглядом. Линнет внимательно слушала, как Макс объясняет, кто она, понимая, несмотря на быстрый темп его речи, как он говорит, что она англичанка и помогает присматривать за Косимой. Но она почти не поняла ответ, кроме фразы о том, что Макс всегда был шалуном и, слава богу, теперь он немного исправился!

— Альба была моей нянькой так давно, что я даже не помню, сколько лет назад, — сказал Макс с улыбкой. — Она пришла к нам в дом с Бурано и в конце снова переехала жить сюда.

Линнет улыбнулась ей, как старой знакомой, когда Альба снова подняла свою корзинку, попрощалась и отправилась к группе своих товарок у одного из лотков.

Оставшись наедине с Максом — хотя кругом было множество людей, его присутствие заставляло ее чувствовать себя одинокой даже в толпе, Линнет сказала:

— Дина взяла с собой Кэсси в гости, вот я и решила отправиться на экскурсию.

— Ты не обязана отчитываться передо мной, чем ты занимаешься в свободное время, — сказал он. На нем были брюки от того повседневного костюма, в котором он ушел из дома вчера вечером, хотя он был без галстука, рукава его рубашки были закатаны, а пиджак перекинут через руку.

— Я думала, вы в Венеции, — сказала она.

— Я не обязан отчитываться перед тобой, что я делаю в свободное время, ответил он и, подняв на него глаза, она увидела, что он смеется. Потом он сказал:

— Ладно, я скажу тебе. Вчерашний ужин был таким скучным, что я, извинившись, ушел рано, сел на пароход и отправился повидать Альбу. К тому времени, когда мы прикончили бутылку вина и наговорились, я опоздал на последний пароход, и она оставила меня у себя — отчитав меня за то, что я так и остался плохим мальчишкой.

— Было видно, что она была просто счастлива повидать вас, — осторожно заметила Линнет, переваривая услышанное. Макс ди Анджели отправляется на великосветский ужин, а оказывается в гостях у своей старой няньки — явно испытывая взаимную любовь и удовольствие.

— Хотелось бы надеяться. Альба заменила мне мать, — сказал он с глубоким и неожиданным чувством. — Моя родная мать умерла, когда я был маленьким, и я видел отца гораздо меньше, чем Косима видит меня. Фактически между нами всегда была дистанция. Именно Альба выслушивала мои жалобы и промывала мои разбитые коленки и разнимала нас в драках, когда могла. Она была моим якорем.

Он говорил спокойным, мягким тоном, и Линнет не сомневалась, что он говорит правду, не только о своем довольно грустном детстве, но и о том, что он делал вчера вечером. Если бы только всегда все было так просто, если бы она всегда была уверена в его откровенности и искренности, если бы ее не подкарауливали мрачные пучины, готовые привести ее в замешательство.

— Почему ты загрустила? Если жалеешь меня как обездоленного ребенка, можешь оставить свое сочувствие при себе, — сказал он почти шутливо. — Я получал все самое лучшее — ив смысле образования, и в бытовом смысле — и я был единственным наследником своего отца.

— Можно быть обездоленным и в другом смысле, — заметила она, но он лишь улыбнулся и неожиданно, к ее удивлению, взял ее за руку.

— Сейчас единственное, чего мне хочется — это поесть, — уверенно сказал он. Глядя на многочисленные рестораны с прилегающими к ним террасами, заполненными обедающими, которые явно получали удовольствие и от еды и от компании, он сказал;

— Это мне напоминает зоопарк. Я знаю место поспокойнее, где превосходно кормят.

Линнет была так ошеломлена его жизнерадостным и в первый раз лишенным сарказма настроением, что не стала протестовать, когда он повел ее через мост вниз по тихому переулку. Переулок казался пустынным, и никак не верилось, что здесь где-то может быть ресторан, но Макс свернул под арку и повел ее по сумрачной галерее, которая вывела на крошечный дворик.

Во дворике стояло не больше полудюжины столов, покрытых скатертями в бело-розовую клетку, два из которых были заняты, толстые плети вьющихся растений покрывали стены, пчелы лениво жужжали над яркими цветами в кадках, и над всем этим было безоблачное голубое небо.

— Здесь не заказывают, — объяснил Макс Линнет, когда улыбающаяся девушка подвела их к столу. — Едят то, что подают. И еда всегда вкусная.

Он оказался прав. Сначала им подали жареные пирожки со шпинатом и сыром рикотта, а потом принесли блюдо, которого Линнет не знала.

— Фиори ди уккини, — засмеялся Макс, заметив ее недоумение. — Обжаренные в масле цветы тыквы. Не бойся — они вполне съедобны. Смотри. — Он забросил один из них себе в рот, съел и смотрел, как она сделала то же самое, обнаружив, что они нежны и восхитительны на вкус, На второе была великолепная бродетти, или рыбная солянка из креветок, устриц, а также разнообразных видов рыбы, приправленная шафраном и томатами. К этому блюду подали белое вино в простом глиняном кувшине, и завершала еду корзиночка булочек.

— Это было превосходно! — воскликнула Линнет, чувствуя, что слегка переела. — Но если кто-то из посетителей не любит рыбу!..

— А-а, нужно относиться к еде, как к поиску приключений, и разнообразить свои вкусы, — сказал Макс. — Такие рестораны не для малодушных и привередливых.

— Ты бывал здесь с женой? — услышала она свой голос, сама удивившись смелости, на которую решилась, переводя разговор на запретную тему, воспользовавшись его хорошим настроением. И в первый раз он не нахмурился при упоминании жены — С Джоанной? Господи, конечно, нет — для нее такое место было слишком низкопошибным, — беззаботно сказал он, — Джоанна ходила только в «Гритти Пэлас» и никуда больше. Так, что у нас дальше? Линнет, ты, конечно, одолеешь простое «гранита аль аранчиа»?

И она, действительно, одолела, гак как эго была всею лишь вода со льдом, но с изумительным ароматом свежевыжатого апельсинового сока. Ты рисковала, сказала она себе, заговорив о Джоанне, но это почему-то тебе сошло с рук.

Встретившись с ней взглядом, когда они пили уже по второй чашке прекрасного кофе, он сказал:

— Странная штука жизнь, правда?

— Что ты имеешь в виду? — Она надеялась, что он не заметил, как дрогнул ее голос.

— Например, — он задумчиво поиграл щипчиками для сахара, — вот ты сидишь здесь, в ресторане на Бурано, вместо того чтобы заниматься с маэстро Донетти. Присматриваешь за моей дочерью, вместо того чтобы петь арии Верди и Моцарта. Год назад разве мог один из нас даже представить себе такое?

— Нет, — спокойно ответила Линнет. Год назад она еще пела. Трагедия, которая погубила ее голос, тогда еще не произошла. Год назад еще была жива Джоанна. Он не знал, что скоро станет вдовцом. И вот они здесь. Внезапно Линнет ощутила, что ее переполняет радость жизни, пульс ее бьется учащенно, и ей и стыдно за то, что она испытывает такую жизнерадостность, и в то же время она благодарна судьбе за это чувство.

Что из того, что она все еще не может петь, и кто знает, будет ли она вообще когда-нибудь петь? Но она жива и сидит здесь, с л им мужчиной, ест простую вкусную пищу под голубым небом, и спину ей греет солнце…