— Мама мне всегда говорила, что у родовитой девушки должна быть фигура как у Венеры, — Фульвия не упускает возможности уколоть соперницу. — Этого хотят и мужчины. — Она поджимает губы, с наслаждением разглядывая тело Амары. — Худоба — удел рабов.

Амара вспоминает, как Филос ежился от холода в саду. «А ведь я еще тоньше», — понимает она. При мысли о вчерашней беседе с Филосом Амаре вдруг становится невыносимо стыдно. Амара не может придумать остроумный ответ, хотя обычно слова сами приходят ей в голову.

— Твоя мать была еще большей дурочкой, чем ты, — холодно произносит Друзилла. — Если это возможно.

Фульвия открывает рот от изумления. Она, вероятно, забыла, что и Амара, и Друзилла когда-то были рабынями. Друзилла пренебрежительно щелкает пальцами.

— Оставь нас.

На долю секунды Амаре становится жаль Фульвию, которая осталась в одном парике, но, когда та бросилась к шкафчикам, Амара облегченно выдыхает: она наконец оказалась с Друзиллой наедине.

— Так что же? — Друзилла помогает Амаре выйти из бассейна. — Почему ты ничего не ешь?

— Руфус сказал, что я потолстела.

Вода стекает по коже Амары, образуя небольшую лужицу на полу.

Друзилла прикасается к золотой змее, обвившей плечо. Это подарок Верания, ее бывшего хозяина. Амара знает, что в своем завещании Вераний оставил Друзилле этот браслет вместе со свободой. Друзилла шепчет имя прежнего любовника, словно Амара не может ее услышать.

— Вераний тоже хотел, чтобы ты была стройной? — спрашивает Амара. Взгляд Друзиллы становится необычайно мрачным. Задумавшись о своем печальном прошлом, о бытности рабыней-любовницей в Греции, Амара понимает, почему ее подруга молчит. — Прости, — произносит она. — Мне не следовало задавать тебе этот вопрос.

Друзилла ничего не отвечает. Как ни в чем не бывало, она ведет Амару в парную. Они надевают деревянные тапочки, оставленные у входа, чтобы посетители не обожглись о горячий пол, и, пройдя под аркой, попадают в объятия клубов пара. Подруги садятся на деревянную скамью, и Амара прислоняется к теплой стене. В парилке полно других любительниц бани, в комнате стоит гул женских голосов и шипение воды, стекающей на раскаленную плитку.

— Фульвия — настоящая дура, — наконец отзывается Друзилла. — Но она сказала правду. Настолько худой может быть только рабыня. — Она устремляет на Амару пронзительный взгляд. — Ты уверена, что Руфус хочет видеть тебя такой?

Амара знает, что Друзилла очень трезво смотрит на мужчин. Патроны нужны, чтобы получать от них все необходимое, чтобы ублажать их и, если возможно, управлять ими.

— Да, — отвечает Амара. — Кажется, ты мне как-то сказала, что Руфусу нравятся хрупкие женщины.

Амаре вдруг становится неловко, словно она сама выдумала, что нужно ее любовнику.

Друзилла гладит подругу по руке.

— Тогда тебе нечего стыдиться, — говорит она. — Ты достаточно умна, чтобы распознать его желания и исполнить их. А в следующем году он, быть может, станет эдилом! Ради такого патрона можно немного поголодать. — Ее пальцы обвивают пальцы Амары. — Да, то, что ему нравится, чтобы ты выглядела хрупкой, не значит, что ты должна быть такой на самом деле.

— Он пригласил Гельвия на ужин в пятницу, — произносит Амара. — И хочет, чтобы я позвала вас с Квинтом. Чтобы мы обе сыграли на арфе.

— Это же чудесно! — отвечает Друзилла. — Я с радостью. А Квинт будет счастлив посмеяться над Гельвием за глаза: он постоянно рассказывает мне, как Гельвий нелеп.

Друзилла крепко сжимает ладонь подруги. Амара понимает, что лучшего времени для плохих новостей не будет.

— Я уже купила нам музыканта, — она пытается говорить равнодушным голосом. — Певицу.

— Я думала, мы сошлись на флейтисте, — удивляется Друзилла.

— За нее тебе платить не придется, — спешно добавляет Амара. — И по правде говоря, она… — Амара осекается.

— Что?

— Она моя давняя подруга.

Друзилла отдергивает руку.

— Из борделя?

Амара кивает, и ей кажется, что между ними с Друзиллой появляется невидимая завеса.

— Грубая италийка или вздорная египтянка?

К несчастью, у Друзиллы слишком хорошая память, и Амара принимается ругать себя за то, что обсуждала с ней подруг. Амара вряд ли стала бы описывать Викторию и Беронику такими недобрыми словами.

— Италийка, — отвечает она.

Друзилла со вздохом прислоняет затылок к стене.

— Я боялась, что ты выкинешь что-то подобное. — Она закрывает глаза, словно на нее навалилась ужасная усталость. — Я должна была тебя предупредить.

— О чем? — спрашивает Амара, готовясь услышать о других неприглядных чертах Руфуса.

— Что это проходит. Желание освободить людей из прошлого. Оно проходит. — Друзилла снова поворачивает к Амаре лицо, лоснящееся потом. — Когда Вераний умер, я только и думала о том, как выкупить Прокриду.

— Но потом решила этого не делать?

— Нет, я пыталась несколько раз. Вдова Верания ни за что не хотела продавать ее мне. — Друзилле явно не по себе. Она почти никогда не говорит о Прокриде, рабыне, которая заменила мать Друзилле, ребенком привезенной в Помпеи из Эфиопии, и которая была любовницей Верания до того, как ей стала Друзилла. Амара знает, что раньше золотую змею носила Прокрида, но затем Вераний передал украшение Друзилле в знак того, что выбрал себе новую фаворитку. — Я ночами напролет плакала о Прокриде, — произносит Друзилла. — Но теперь я, можно сказать, спокойна. Рабская жизнь… слишком не похожа на свободную. Может статься, что Виктории не понравится, что ты стала ее покровительницей.

— Но я осталась ее подругой, — с жаром возражает Амара.

— Но все же не привела ее с собой. Почему? — не дождавшись ответа, Друзилла кивает. — Потому что ты знаешь, что она тебе не ровня. Разве может быть иначе, если ты ее купила?

— Я настояла, чтобы ее освободили. Она не моя рабыня.

— Амара, — произносит Друзилла. — Не говори глупостей. Ты можешь держать ее у себя в доме только как певицу, которая развлекает твоего любовника. Вся ее жизнь сводится к тому, чтобы прислуживать Руфусу, а через него — тебе.

Амара молчит. Друзилла снова вздыхает.

— Что ж, надеюсь, она действительно хорошо поет. Ей это непременно пригодится.

В воздухе повисает молчание. Амара понимает, что сейчас не лучшее время, чтобы просить денег на флейтистов и уж тем более чтобы рассказывать о своем плане отправлять Викторию петь на пирах, но она рада, что Друзилла хотя бы не злится. Кажется, что она даже сочувствует. Шипение воды, нарастающие и затихающие голоса, негромкий стук деревянных тапочек о каменный пол — все это действует на Амару успокаивающе.

— Спасибо, что понимаешь меня. — Амара сжимает ладонь Друзиллы.

Друзилла не отвечает на рукопожатие.

— На первый раз я тебя прощаю, — говорит она, не открывая глаз и не отрывая головы от стены. — Но не прощу, если это повторится. Боги пожелали, чтобы ты стала свободной. Обращаясь с рабами как с равными, ты опускаешься туда, откуда выбралась.