— Дура баба! — громко возмутился он, подозревая, что его записывают и подслушивают. — Наболтала спьяну что ни попадя, специально, наверное, чтобы в постель не ложиться.

«Действительно, дура баба! — подумал он. — Цвях ей холку намылит, если узнает об этих откровениях». На Ярыгина спиртное не действовало, да и закусывал он, в отличие от Белянки, основательно. Всю закуску умял без остатка.

«Не пропадать же добру! — подумал он. — Пусть плохое брюхо лопнет, чем хорошему кушанью пропасть».

Отсутствие друга стало его уже беспокоить.

«Интересно! — размышлял он. — Неужели старик демонстрирует ему свои кулинарные способности? Хотя если выставил бочонок вина, то можно много съесть!»

Но беспокойство его не оставляло. Недолго думая, он собрался и пошел к Скорине.

Дом Скорины Ярыгин нашел очень быстро, но на настойчивые звонки никто не выходил. Он перемахнул через забор и прокрался в дом, на всякий случай держа под рукой пистолет.

Увидев лежащего на диване старика, Ярыгин бросился к нему, решив, что старик мертв. Однако, приблизившись, понял, что тот мертвецки пьян. Ярыгин попытался растолкать старика. И это ему, как ни странно, удалось. Павел Тарасович очумело уставился на него и спросил:

— Ты кто?

— Друг Оболенцева Кирилла Владимировича! Он был у вас?

— Ушел твой друг! — прошептал обессиленно Скорина. — Увели!

— Кто увел?

— Женщина. Лучшая женщина! Лесная, одиннадцать! — Скорина вновь рухнул на диван и захрапел.

Ярыгин понял, что от старика добиться других пояснений вряд ли удастся, и, оставив его в покое, покинул дом.

Несколько секунд он сомневался — идти на Лесную или не идти. Ярыгин не знал, что это за женщина похитила друга, но чувствовал: произошло что-то серьезное.

Через полчаса он стоял у дома Ольги.

В ресторане

Оболенцев был счастлив.

Он никак не мог оторваться от Ольги, ласкал ее и целовал. Это уже не было просто физическим влечением. Это было полным слиянием двух бродивших по белу свету половинок, наконец-то нашедших друг друга и соединившихся.

— Ты можешь остаться у меня? — спросила тихо Ольга.

Оболенцев поцеловал ее долгим поцелуем и честно ответил:

— Нет, не могу! Я приехал с другом. Он сейчас, наверное, с ума сходит, не зная, где я. А если не вернусь в гостиницу, он, боюсь, весь город на ноги поднимет. А то и на уши.

— Хороший у тебя друг! — ревниво проговорила Ольга. — Но мне хочется для тебя стать не только другом.

— Женой? — вдруг выпалил, сам того не ожидая, Оболенцев, радуясь ее откровенности.

— И женой, и любовницей, и другом, и товарищем! — засмеялась Ольга. — Всем, всем, всем на свете!

Оболенцеву пришлось собрать все свои силы, чтобы отказаться от ее предложения остаться.

А она не могла оторвать от него взгляда, не могла даже помыслить о том, что он может не вернуться, исчезнуть навсегда. Она чувствовала, что потерять его — это значит потерять себя.

— Отлично! — сказал, одеваясь, Оболенцев. — Будь для меня всем!

И он нежно поцеловал ее в губы. Ольга отпустила его с таким чувством, будто сердце разорвала на две части…

Не успел Оболенцев выйти из подъезда ее дома, как услышал голос Ярыгина:

— Бум, бум, бум! Герой убит! Герой, штаны с дырой!

Оболенцев очень удивился появлению Ярыгина возле дома Ольги. Настолько удивился, что у него вырвалось:

— Профессионал!.. Ну, ты даешь! Если даже я затрепетал, то представляю, как трепещут уголовники.

Они направились в гостиницу.

Район, в котором жила Ольга, был так же мало похож на центр всесоюзной здравницы, как спальный район Тушино на Красную площадь. Здесь даже было еще непригляднее: редкие фонари создавали идеальную атмосферу для влюбленных и грабителей, а об асфальте здешние улицы не имели и представления.

Сельская тишина была, может, и целительна для аборигенов, но попавший сюда из шумного и сверкающего центра сразу же начинал чувствовать себя изгоем, которого специально потеряли и забыли найти.

Однако достаточно было проехать минут пятнадцать на автобусе, который в это время шел полупустой, и вновь тебя встречали огни большого города, шум и гам людских толп.

— Кто-то в Москве клялся мне, что мы едем исключительно по делу! — заметил Ярыгин, глядя в окно автобуса. — А сам небось влюбился!

— Сердцу не прикажешь. Достань пистолет и застрели меня! — предложил неожиданно Оболенцев. — Я настолько счастлив сейчас, что, кажется, ничего лучше в жизни уже не будет.

— «Остановись, мгновенье, ты — прекрасно!» — процитировал Ярыгин, испытывая жгучее желание немедленно, срочно увидеть свою молодую и любимую жену, добрую и ненаглядную Машу. — У тебя сначала всегда бывает прекрасно.

— А что потом? — обиделся Оболенцев.

— «Ты спрашивала шепотом, а что потом, а что потом? Постель была расстелена, и ты была растерянна…» — нараспев процитировал Ярыгин строки Евтушенко.

— Ваня! — строго остановил друга Оболенцев. — Мы уже не в том возрасте, когда вершина отношений «дала — не дала». Нам не шестнадцать лет!

— Мне минуло шестнадцать лет… — не унимался Ярыгин.

— Не ерничай, Ваня! — оборвал друга Оболенцев. — Мне кажется, это серьезно!

— Серьезно, серьезно? — обрадовался Ярыгин. — Ну что ж, дай Бог!

— Ты бы еще перекрестился! — подначивал Оболенцев. — Верующим заделался?

— Может, и верующим, — отбивался Ярыгин. — А вообще поговорка есть такая. Не слышал, что ли?

— Слышал, слышал! Лучше скажи, чем закончился твой поход к Каменковой? Удачно?

— Удачно! Правда, ее дома не оказалось, пришлось на работу к ней идти. Она согласилась дать показания, но только нашей бригаде, местным ничего говорить не будет.

— Это хорошо… А еще что ты мне хочешь сказать?

— Ко мне сегодня в номер заявилась Белянка с шампанским и со жратвой, — похвастался Ярыгин.

— У Маши рога не выросли, надеюсь? — засмеялся Оболенцев.

— Вроде умный, а шутки дурацкие! — обиделся Ярыгин. — Я же ради дела!

И Ярыгин стал рассказывать про Белянку и Каменкову.

Когда они вошли в холл гостиницы, Ярыгин испытал