Однако если фашистоидные, корпоративистские или коммунистические режимы руководствуются в основном идеологическими установками, то посткоммунистическое мафиозное государство с его свободным от ценностных пристрастий прагматизмом лишь использует идеологию. (Подробнее об этом будет сказано ниже.) Оно подбирает идеологическое облачение, соответствующее его властной природе, эклектично объединяя различные идеологические блоки, иначе говоря, не идеология формирует систему власти мафиозного государства, а, наоборот, система власти с большой свободой и изменчивостью формирует свою идеологию. Когда делаются попытки обнаружить властные движущие пружины посткоммунистического мафиозного государства в идеологии национализма, религиозности или приоритета государственной собственности, то это такое же напрасное занятие, как попытка вывести природу и принципы функционирования сицилийской мафии из местного патриотизма, культа семьи и приверженности христианству.

У тех ученых, которые наблюдают изменения во властной, управленческой практике и замечают складывание личных субординационных отношений, отдаление от либеральной демократии иногда порождает представление о возрождении феодальной, вассальной системы. Под влиянием работ Макса Вебера такой режим часто описывается как неопатримониальный[29]. Однако, будучи пригодным для демонстрации исторического регресса в области административного и профессионального бюрократического управления, это определение непригодно для обозначения всего режима в целом. Ведь в историческом, феодальном прообразе последнего действительная природа и легитимация власти сосуществовали как бы в природной гармонии и не нуждались, как в посткоммунистическом мафиозном государстве, в нелегитимных посреднических механизмах.

После 2010 г., когда «Фидес» ликвидировала систему институтов либеральной демократии, произошло не возрождение какой-либо из исторических моделей, а возникновение нового режима, родственников которого нужно искать не в прошлом, а в посткоммунистическом настоящем бывших республик СССР (путинской России, алиевского Азербайджана и среднеазиатских республик). Основная модель сложилась именно там, а режим Орбана приближается к путинской модели мафиозного государства кружным путем, с Запада, вводя за оборонные укрепления Евросоюза троянского коня посткоммунистических мафиозных государств.

Еще до парламентских выборов 2010 г. Виктор Орбан заявил, что готовится не просто к смене правительства, а к созданию такого «центрального силового поля», которое на десятилетия вперед обеспечит ему возможность «спокойно», без помех со стороны политических конкурентов управлять страной. Он назвал эту новую модель, созданную после выборов, «Системой национального сотрудничества» (СНС) и четко отделил ее от «двух смутных десятилетий переходного периода». В свою очередь, результаты «революции в рамках конституции» отстаиваются с помощью идеологии «национально-освободительной борьбы» и с использованием «неортодоксальных» экономических средств. Если в своей речи, произнесенной в 2009 г. в поселке Кётче около Балатона, Виктор Орбан еще провозглашал программу смены режима с помощью эвфемистических языковых средств, то в выступлении в трансильванском городе Тушнадфюрдё (ныне – Бэйле-Тушнад, Румыния) в 2014 г. он уже, как в репортаже с производства, объявил об упразднении либеральной демократии и о создании венгерского «нелиберального государства» как о свершившемся факте. А в качестве «звезд международных исследований», которые как бы должны служить примером для подражания, он назвал такие автократические государства, как Россия, Турция, Китай и Сингапур.

Хотя режимы этих стран можно одинаково назвать нелиберальными демократиями, эпитет «нелиберальный» не позволяет более глубоко объяснить их различную властную природу. Это чувствовал и автор этого термина Фарид Закария, который в связи с режимом Орбана писал не просто о нелиберальной демократии, а о «путинизме» как ее «особом случае»[30]. Этим названием он указывает на сходство между двумя режимами, но не осуществляет их анализа, так как категории, предназначенные у него для характеристики путинизма: национализм, религия, социальный консерватизм, государственный капитализм и правительственный контроль за СМИ, – непригодны для выражения специфики различия режимов Орбана, Путина, а также современных режимов других бывших советских республик. Станислав Белковский, описывая путинский режим, более наглядно показал суть вдохновившего некоторых венгерских политиков Российского мафиозного государства, назвав его «авторитарным режимом тотальной коррупции»[31]. В то же время бывший заместитель председателя правительства России Егор Гайдар еще в середине 1990-х гг. писал, что «союз мафии и бюрократической коррупции может дать такой ужасный гибрид, аналогов которому в русской истории, пожалуй, не было – всемогущее мафиозное государство, подлинный спрут»[32]. Хотя тогда еще речь шла о ельцинской России, в которой политическая власть еще не была неограниченной и олигархи еще обладали относительной автономией. К тому же политические интересы сильно переплетались с интересами организованного криминального подполья. Позже путинская модель преобразует эти равноправные симбиотические, хаотичные отношения в более иерархичный субординационный порядок.

Для общественности западных демократий заявление Виктора Орбана о модели венгерского нелиберального государства могло прозвучать как признание, мимо которого западная политическая элита уже не могла пройти без единого слова. Хотя систематическое строительство этой модели шло и во время предшествующего правительственного цикла «Фидес», на Западе, за одним-двумя исключениями[33], не принимали к сведению ее системный характер и подвергали критике лишь ее отдельные элементы, считавшиеся обособленными случаями. Однако провозглашение венгерского нелиберального государства вынудило западных политиков говорить в связи с политическими отношениями в Венгрии не просто о случайных заблуждениях, а о системном вызове либеральной демократии.