Единицам удалось взобраться на брошенные командой ботики. Хотя шлюпок на «Нахимове» было достаточно, воспользоваться ими просто не успели. Для спуска лодок на воду нужно было не менее двадцати минут, а протараненный лайнер продержался на плаву всего восемь.

В 23.14 лоцманский катер «ЛК-90», который шел навстречу «Васеву», чтобы проводить сухогруз в порт, обнаружил «Нахимова», лежащего на боку и быстро погружающегося в воду. Уже через пять минут на борту катера, рассчитанного на 10 человек, стучали зубами от холода и рыдали 80 счастливцев из 1243 бывших пассажиров белоснежного лайнера.

Как только в порту узнали об аварии, все плавсредства двинулись в сторону затонувшего теплохода. Первыми под рукой оказались испуганные спросонья молоденькие курсанты новороссийского морского училища. Без сноровки они порубили винтами многих обезумевших от ужаса утопающих, которые устремлялись навстречу пляшущим на волнах катерам и попадали под острые как бритва лопасти винтов.

К счастью, вскоре туда подтянулись и пограничные катера с профессиональными спасателями. С берега пограничники пытались осветить место катастрофы прожекторами и сигнальными ракетами, но ночь сжирала слабые язычки света, не давая нащупать и отнять свою добычу.

Ветер усилился, и волны, как первобытные дикари, все сильнее плясали свою дикую жертвенную пляску, не подпуская спасателей к захлебывающимся в воронке людям.

В 23.55 с «Васева» передали, что они не видят лайнера на поверхности воды. Почти сорок минут после снайперского потопления понадобилось капитану Ткаченко, чтобы оповестить мир о своем свершении, вернее о свершении рока. Капитан был бессилен что-либо предпринять. Даже спасти людей было не в его власти. Трап сухогруза намертво заклинило, и единичных пловцов матросы вытягивали на палубу канатами.

В 1.00 из порта к месту аварии вышел быстроходный теплоход «Радуга» со «скорой помощью» на борту. Около десятка судов и катеров потянулись из порта Геленджика. Спасенных людей и подобранные трупы переправляли в порт Новороссийска. С рассветом к поиску людей подключились вертолеты. Они сообщали спасателям о месте нахождения еще державшихся на воде людей. Всего на поиски было брошено более 60 судов и катеров, 18 вертолетов и самолетов.

Шум вертолетов, крики и хлопанье дверей разбудили Анну с Германом. Люди в поселке метались, охали, вскрикивали, бежали будить соседей и снова бесцельно кружили по улицам, толпились на берегу, гудели, как разбуженный пчелиный улей. Герман выглянул во двор, и 80-летняя мать хозяйки, словно дожидавшаяся его у дверей, запричитала скороговоркой:

— Деточки, утоп! «Нахимов» утоп прямо здесь! О-о-о-й! Господи, горе-то какое! Говорят, прямо с людьми бултых — и все…

— «Нахимов»?! — Герман весь окаменел. — Там же ребята?!

— С днем рождения, любимый! — Анна тоже проснулась и теперь сидела на кровати, распахнув объятия и блаженно улыбаясь.

— Анна! «Нахимов» затонул, — деревянным голосом сказал Герман и присел на постель. — Нам надо срочно ехать. Ты собирайся, а я помчусь расспрошу народ и поймаю машину.

— Ужас, ведь там мог быть ты, — прошептала растерянно Анна.

Но Герман думал не о себе, а только о весельчаке Сереге Дымове, отличном барабанщике, с которым познакомился перед самым рейсом, о своих корешах Володьке и Петьке Коровиных, о «коровах», как он их ласково называл, двух братьях, бас — и соло-гитаристах, и о Шурке Мельнике — самом закадычном своем товарище клавишнике, с которым он записал все свои песни.

К шести часам утра Анна с Германом уже метались в поисках друзей в порту Новороссийска. К тому времени живыми был доставлен 601 пассажир, к полудню спасли еще 30 человек. Последний — 836-й — спасенный был поднят на борт из воды через 12 часов после катастрофы. Гериных друзей среди этих счастливцев не оказалось. Он сам опознавал их уродливые, распухшие, с искаженными лицами останки, сам давал телеграммы родным, сам хлопотал о доставке гробов в Москву. Вместе с Анной и ее новороссийской родней они сделали невозможное. Всех четырех отправили домой и похоронили в Москве.

Самым страшным местом в Новороссийске стал пятнадцатый причал, куда доставляли трупы. Туда перебросили пять вагонов-рефрижераторов, которые вместе с траулером-рефрижератором «Михаил Кагарлицкий» хранили тела 358 погибших. Со всей страны в веселый южный город потянулись раздавленные горем родные для опознания своих дорогих утопленников.

И все это время неподалеку, у двенадцатого причала, покачивался с разбитой носовой частью «Петр Васев». Его экипаж отделался легким испугом, а канадскому ячменю в трюмах вообще все было по фигу. После разгрузки сухогруз отправили под Одессу, в Ильичевск, для ремонта, а заодно, от греха подальше, переименовали судно-убийцу в «Подольск».

Тем временем военные и гражданские водолазы все поднимали и поднимали тела погибших и погибали сами, запутавшись в канатах оснастки, словно морю было мало всех этих жертв и оно с ненасытностью монстра ставило ловушки на следующих. В коридорах, загроможденных мебелью, плавали трупы. Водолазы нашли еще 320 тел, а 65 пассажиров прожорливая морская утроба поглотила без следа. Через 19 дней, к концу сентября, все было кончено. Расследование завершилось судом, оба спасшихся капитана отправились в тюрьму. Но легче от этого никому не стало.

На похоронах Герман крепко обнял Анну и сказал:

— Я не сразу осознал, что мог погибнуть вместе с ними. Наша любовь и ты, Анна, спасли меня от смерти. Я никогда этого не забуду. Ты подарила мне новую, четвертую, жизнь.

— Четвертую? — удивилась Анна.

— Понимаешь, обычно про человека говорят: «Детство, отрочество, юность, зрелость и старость». Всего пять частей, пять жизней. Причем не все из них человек использует. Иногда детство длится вплоть до старости. А некоторые сразу рождаются маленькими старичками, минуя и отрочество, и юность. Поэтому я просто говорю: «У человека пять жизней».

— Строг ты. Даже у кошки больше. Значит, три ты уже прожил?

— Да. Первая была до смерти Карпыча, я тебе про него рассказывал. Вторая — до вылета из консерватории, а третья — до крушения «Нахимова».

— Что-то ты частишь. Как быстро проскочил первые три. А вдруг не хватит? — озабоченно покачала головой Анна и слабо улыбнулась. — А у меня, наверное, будет только две жизни, как у чеховского лавочника, который делил свое земное бытие на «до того, как у него украли колбасу, и после того».

— А что у тебя украли?

— Сердце. Первая моя жизнь была до встречи с тобой, а вторая — «после того». — Она вздохнула и прижалась к нему плотнее.

— Я хочу уехать из этой страны! — Они медленно шли вдоль Фрунзенской набережной. Стоял холодный и солнечный конец октября.

— Как? Сейчас? — вырвалось у Анны. Хотелось взвизгнуть: «Сейчас, когда мы по-настоящему нашли друг друга, когда жизнь только начинается»? Но не взвизгнула, промолчала — гордость не позволила.

— Я тут задыхаюсь, — раздраженно продолжал Герман. — Понимаешь? Как зверь в клетке. Ненавижу эту систему. Тупорылую. Совков поганых. У меня со смертью ребят будто что-то оторвалось в груди. Как якорь оборвался, что ли. Ничего у меня в этой стране не получается. Словно меня, как некондицию, каждый раз ОТК отбраковывает. А мир такой огромный. Везде можно жить. Я хочу увидеть новые страны, города, моря, пустыни, пирамиды, вулканы, наконец…