– Папа, Пьер, прошу, перестаньте! Не будете же вы драться по моей вине!

– А ты вообще не вмешивайся! – взревел Шамплен. – Что еще мне предстоит узнать через неделю, через полгода или год? И как твоя сестра могла стать женой человека, который спал с Эммой? А может, и ты с ним заводила шашни? Голгофа! Вырастишь детей, а они потом держат тебя за идиота!

Шамплен заикался, ему не хватало воздуха. Он протянул руку, словно желая стереть дочку и зятя из поля зрения. Его лицо налилось кровью, и он так крепко стиснул зубы, что, казалось, они вот-вот сломаются.

– Папа, пожалуйста, не злись! – взмолилась Сидони. – Да, мы скрывали от тебя правду об Эмме, чтобы не чернить ее образ, но она – увы! – сделала все, чтобы это все-таки случилось. Когда ей чего-то хотелось, для нее не существовало преград. Знаешь ли ты, что в прошлом году, незадолго до Рождества, она исповедалась тут, в Сен-Приме? Через некоторое время Жасент рассказала мне все то, что поведал ей кюре, – да упокоится его душа с миром! Папа, Эмму пугала собственная порочность и разнузданность, но у нее не было сил справиться с этим или, если хочешь, хотя бы вести себя прилично. Она решила соблазнить Пьера, когда он был одиноким и несчастным, и наверняка направила на это все свои таланты!

Шамплен словно окаменел; его дыхание еще больше участилось. Секунда – и он бросился к Сидони, схватил ее за руку и втянул в овчарню.

– Как ты смеешь так говорить о покойнице, о своей сестре? Эмма была распутницей, отрицать не стану, но теперь она гниет на кладбище. Она даже двадцати лет на свете не прожила! Чтоб я такого больше не слышал!

За грубым окриком последовала хлесткая пощечина. Возмущенный Пьер подбежал к свояченице, которая едва стояла на ногах.

– Вы с ума спятили! – вскричал он. – Как вы смеете ее бить? Можете быть спокойны, ноги моей на ферме больше не будет. Вы – животное, тиран! Идем, Сидо, я тебя провожу. Дай-ка руку!

И они ушли не оглядываясь. Шамплен в раздражении со всех сил ударил кулаком о перегородку. На костяшках его пальцев выступили капельки крови.

– Собачья жизнь! – со стоном выругался Шамплен, чувствуя, как глаза наливаются слезами.

* * *

Альберта проснулась с приятным ощущением всеобъемлющей безопасности и комфорта. Анатали, прижавшись к ней, спала на мягком диване под шерстяным одеялом. В мастерской Сидони, оформленной с большей фантазией и яркостью, нежели остальные комнаты в доме, было очень тепло.

«Они дали мне поспать, – подумала женщина, умиленная такой заботой. – И надо же было случиться, чтобы Шамплен с Пьером поспорили из-за этой треклятой политики! Но сейчас, думаю, они уже мирно играют в карты…»

Она легонько потянулась, правой рукой поправила шиньон. Дитя шевельнулось у нее в чреве.

– Мы с тобой так славно поспали, мой малыш или малышка, – прошептала Альберта, улыбаясь.

На душе у нее было хорошо, спокойно, и все же она удивилась, что в доме так тихо. «Наверное, все на улице! Вот только солнце заходит, и с наступлением темноты снова подморозит», – думала она, с превеликой осторожностью вставая на ноги.

Тихими, мягкими шагами Альберта прошла по коридору и оказалась в просторной кухне. Ее муж сидел, опершись локтями на стол. Перед ним стояла почти пустая бутылка крепленого вина. Больше в кухне никого не было.

– Шамплен, – позвала женщина. – А где дети?

– Ушли.

– И Сидони тоже?

– И она ушла. Останется ночевать на улице Лаберж – у сестры или у деда. Бедная моя жена, опять бедлам в доме!

Альберта покачала головой, не желая верить. Она внимательным взглядом окинула комнату. Гора грязной посуды возле мойки, чайник не на плите… Нехорошее предчувствие пронзило ее сердце. Она присела рядом с супругом и похлопала его по плечу.

– Рассказывай, что за бедлам? Что еще плохого могло случиться? Шамплен, ты меня пугаешь! У тебя такой вид, как в те страшные дни, когда… Умоляю, не пей лишнего!

– Где внучка?

– Спит.

– С ней все время надо быть настороже! Мы отдадим ее в монастырскую школу. А если она решит принять постриг – то-то будет для меня облегчение! Только представь, Альберта, что будет, если она уродилась в мать?

– Если бы все было так просто, Шамплен! Эмма училась в школе при монастыре, но на ее характере это никак не сказалось.

– Это Сидони виновата – потакала всем ее капризам, помогала нас дурачить. Я ничего не придумываю: она сама много раз упрекала себя в этом, когда Эмма умерла. Хороши детки – в грош родителей не ставят, даже Пьер, которого я любил, как сына. Когда думаю об этом, Альберта, у меня начинает болеть тут и тут!

Шамплен указал сначала на свою грудь, потом на лоб. Дрожащей рукой Альберта отставила подальше винную бутылку и в отчаянии посмотрела на супруга.

– Так ты расскажешь, что случилось, муж мой, или хочешь, чтобы мне стало плохо от твоих недомолвок?

Сгорбившись под гнетом своего горя, Шамплен выложил ей все, что узнал час назад в овчарне. Когда он умолк, расстроенная Альберта перекрестилась.

– Господи, не могу поверить! Пьер и Эмма! Мне очень грустно – так же, как и тебе. Но почему он решил рассказать обо всем именно сегодня? Припоминаю, как он стоял с букетом на кладбище… У него была причина принести цветы, и какая! И это – наш зять… Что же теперь делать? Господи, не хватало нам еще одной скверной истории!

Альберта заплакала, прикрыв ладошками рот, чтобы наружу не вырвалось ни звука. «Плоть слаба, – думала она. – Инстинкты и тяга к удовольствиям толкают нас на безрассудные поступки. Отец небесный, прости нас, несчастных грешников, прости!»

– Тут, любовь моя, я уж смолчать не смог. Ты должна быть со мной согласна – Дебьен не войдет больше в наш дом и не сядет с нами за стол. Жасент, если хорошенько подумать, не виновата, так что ей приходить можно.

Его жена плакала, стараясь не всхлипывать слишком громко, чтобы не разбудить Анатали, которая могла проснуться и в любую минуту появиться в кухне. Шамплен сочувствующе погладил Альберту по щеке, потом вынул из кармана большой клетчатый платок и стал вытирать ее слезы.

– Никогда в нашей семье не будет мира, – вздохнула женщина.

Шелест шагов по паркету заставил ее обернуться. Анатали толкнула притворенную дверь и вошла. Ее маленькое личико было перекошено от страха, и она дышала часто-часто, словно не пришла сюда, а прибежала.

– Бабуля, дед! – воскликнула девочка. – Я была одна в темноте! Мне стало страшно.

– На улице еще светло, – пробормотала Альберта, раскрывая девочке объятия. – Иди ко мне на колени, моя хорошая!

– Бабушка, ты плачешь?

– Ничего страшного, это от усталости. Ты проголодалась, Анатали? Намазать тебе хлебушка маслом?

Девочка прильнула к ее груди, пробормотав еле слышное «нет». Шамплен наблюдал за внучкой с таким выражением, какое бывает на лице ученого, столкнувшегося с загадкой природы. Он искал сходства между матерью и дочкой и не находил его в чертах малышки, по-детски неопределенных. Не было во внешности Анатали и ничего такого, что могло бы навести его на мысль, кто же отец девочки. Через некоторое время хозяин дома пожал плечами и резко встал.