– А может…

– Не может, Тальников.

– Ладно, – покорно согласился он, а я на миг пожалела, что он так и не спросил – почему?

Деликатно пропел будильник – спала я чутко, для пробуждения мне было достаточно нескольких тактов красивой мелодии, а не пронзительного трезвона. Зарядку выполнила по ускоренной программе, торопясь на кухню: завтрак Тальникову придется готовить плотный, я уже поняла, что ест тот с аппетитом и помногу. Правда, не имею понятия, чем именно предпочитает питаться по утрам.

Омлет из шести яиц с тертым сыром томился на сковороде на малом огне, кофе был готов сбежать из турки, а никаких звуков со стороны кабинета я до сих пор так и не услышала. Мой гость, похоже, будильник не ставил, положившись на меня. И тут я вспомнила, что Захар свой телефон накануне расколотил на мелкие кусочки…

Ох, не хотелось мне видеть его спящего! Вот такого, едва уместившего свое упитанное тело на узкой и короткой для него лежанке: руки закинуты за голову, одна нога согнута в колене, вторая упирается в диванный валик. Пикейное одеяло на полу, простынь комом под спиной. Влажное посапывание крепко спящего мужчины. Когда-то любимого до самого простого жеста – поворота головы, смешного почесывания кончика носа или попытки пригладить пятерней растрепавшиеся соломенного цвета кудри. Когда-то я млела от каждого движения, с трудом сдерживая желание дотронуться до него, пусть мимолетно, ничего не значащим для него, но таким нужным мне движением руки. Прятала взгляд, боясь, что заметит, как жадно я его рассматриваю. Я его изучала, запоминала, потому что знала, что эта ночь на даче будет единственной. Зачем?! Уже скоро, чтобы не сойти с ума от этих воспоминаний, мне пришлось буквально вытравливать память о ней…

Я поставила на пол рядом с диваном заведенный механический будильник, прихваченный из комнаты Таты, и быстро вышла – до звонка оставалась пара минут. Да, я готова помочь Захару вылезти из паутины лжи, в которую он сам себя и загнал, но не более того. «Не ты моя судьба, Тальников, не ты», – подумала я уже без тени грусти, закрывая за собой дверь кабинета.

…О дате бракосочетания Захара Тальникова и Жанны Кавериной мне сообщила наша одноклассница. С ехидным злорадством повертев перед моим лицом отпечатанным золотом по белому приглашением, она фальшиво-сочувственно поинтересовалась, получила ли я такое же. Позже оказалось, на свадьбе присутствовал почти весь класс. Я знала, что видеть меня не захотела Жанна. После той ночи на даче в июне две тысячи шестого я не встречалась ни с ней, ни с Захаром. Я почти не выходила из квартиры, отказавшись поступать в музучилище, как планировалось раньше. Родители фактически были в разводе, не оформляя документы и при мне старательно сдерживая эмоции. Отцу, я видела, спокойствие давалось с трудом, я все чаще замечала, как блестят его глаза – он стал выпивать без повода. Меня берегли, а я злилась. Мама все чаще смотрела на меня с жалостью, чем вызывала во мне приступы если не бешенства, то бурно проявляемого неудовольствия. Я грубила ей, цепляясь за каждое слово, сказанное, как мне казалось, с неуместной интонацией. У нее в ответ на автомате вылетала фраза: «Не волнуйся, тебе нельзя», – но я понимала, что на самом деле она уже готова к моему срыву – я была на грани. Через какое-то время я вдруг догадалась, что меня пасут – одна не оставалась никогда: мама, отец и Тата сменяли друг друга четко по расписанию.

На новогодние праздники они решили ехать на дачу, что вызвало у меня истерику. Успокоившись, я согласилась на альтернативный вариант – у Таты в далекой деревне на границе области жила старенькая тетушка, сестра отца.

Дом стоял у самого леса, отапливался дровами, толстые бревенчатые стены долго хранили уютное тепло, несмотря на постоянный приток свежего воздуха из приоткрытой форточки. Баба Лиза оказалась бодрой сухонькой пожилой дамой, сохранившей стать и добрый нрав. Переступив порог избы впервые, я замерла в дверном проеме – вдоль стен просторной прихожей тянулись полки, заполненные печатными изданиями: собрания сочинений классиков стояли в ряду с детективами и любовными романами в мягких обложках. Тогда я поняла, что попала в книжный рай – читать любила очень.

Новый, две тысячи седьмой год мы встретили весело. Отец, как единственный мужчина в нашей компании, с удовольствием ухаживал за нами, с особенным рвением подливая шампанское маме. Мне даже показалось, что ее взгляд в его сторону смягчился, исчезло обычное выражение брезгливого недовольства, даже презрения. Я расслабилась, смеясь его шуткам и радуясь наступившему перемирию в их напряженных отношениях. Получился семейный праздник, ненадолго омрачившийся лишь спешным отъездом Таты в город – она торопилась на дежурство в клинику. Едва отъехала ее «Нива», в дом потянулись гости – бывшие ученики бабы Лизы с семьями: например, Елизавета Ниловна Блюм, за год до смерти Сталина попавшая в лагерь. После освобождения она всю жизнь проработала учителем немецкого языка в местной школе.

Я словно попала в другой мир: открытые лица, искренняя любовь, бескорыстная соседская помощь – баба Лиза никак не была обделена вниманием.

Родители уехали, я же вернулась в город практически перед рождением Сани, полностью освободившись от своих страхов и страданий по Тальникову: теперь они мне казались даже смешными…

Я бы и сейчас не вспоминала о нем и той боли, если бы он вчера не нарисовался у меня на пороге со своими проблемами.

– Лянка, такой запах, с ума сойти! – прогудело над ухом.

Я вздрогнула, вырываясь из прошлого и опасливо отодвигаясь от плиты: только что сняла с горячей сковороды крышку.

– Не пугай, Захар! Давай договоримся – дистанцию в полтора метра ты держать будешь. Умоешься или сначала завтрак?

– Завтрак, конечно! Не поверишь, давно так не спал – как в яму провалился! Будильник ты завела? Ну, понятно… А как же утренний ласковый поцелуй и кофий в постель? – попробовал пошутить он, но я равнодушно бросила «обойдешься».

– Неси поднос в кабинет, включи ноутбук. Нужно посмотреть кое-что. А я пока позвоню Тате.

Спешно отсылая Захара, я пыталась понять причину возникшего вдруг беспокойства. Сама себя не понимая, медлила, стоя на пороге кухни. Звонить Тате в такую рань я не собиралась,