— Вы знаете, кто может в нас стрелять? — спрашиваю я. Ноги окоченели, но я хочу выяснить что только возможно.

Она кивает, не глядя на меня:

— Да. Наши старые друзья, — Достает из портсигара новую сигарету, закуривает. — Неделю или две назад мы пытались отбить пушку, которая сейчас стреляла, но они затащили ее в холмы. — Она затягивается.

— И теперь мы у них как на ладони, — замечаю я с улыбкой.

Она смотрит на меня. Не впечатлилась.

— Мне кажется, мы их вчера почти отыскали. — Она пожимает плечами. — А думали, они ушли. Видимо, нет. Наверно, знают, где мы. Пытаются нас выбить.

Я молчу еще две затяжки, потом спрашиваю:

— Что вы будете делать?

Еще одна затяжка. Она стряхивает пепел в ров и внимательно разглядывает тлеющий уголек сигареты. Что-то в этом жесте заставляет меня содрогнуться, точно наша лейтенант обычно проверяет, подойдет ли этот мерцающий кончик для тела допрашиваемого.

— Думаю, — задумчиво отвечает она, — следует забрать у них пушку.

— А. Понятно.

— Нам она нужна: разбить или оставить себе. Надо забирать ее или уходить. — Она оборачивается ко мне с этой своей слабой улыбкой. — А уходить я не хочу. — Снова смотрит в сторону. — Мы приблизительно представляем, где они; пошлю парней на разведку. — Она облокачивается, вытянув вперед сцепленные руки. Рассматривает золотое колечко с рубином на мизинце, потом взгляд снова останавливается на мне. —Я, возможно, попрошу вас попозже вместе со мной посмотреть кое-какие карты, — сощурившись, прибавляет она. Я не реагирую. — Мы нашли какие-то в библиотеке, но не все дороги, похоже, совпадают, — мы сверяли вчера, когда ездили на запад.

— Это довольно старые карты, — уступаю я. — Во владениях Андерса за много лет дороги через лес сильно изменились. Там поставили новые мосты, запрудили одну реку; много всего.

— И много вам известно, Авель? — спрашивает она вроде бы рассеянно, но при этом чешет затылок.

— Достаточно ли, чтобы стать вашим проводником, вы хотите сказать?

— Мм-хмм. — Она снова затягивается, затем щелчком отправляет сигарету в ров. Там по-прежнему вдоль берегов плавают зяблики. Не знаю, заметила она или нет.

— Полагаю, да, — говорю я.

— Вы будете? Нашим проводником?

— Почему нет? — пожимаю плечами я.

— Это опасно.

— Как и оставаться здесь.

— Да, разумно, — Она оглядывает меня с ног до головы. — Сейчас я отпущу вас одеться. Приходите в библиотеку через десять минут.

Десять минут, чтобы привести себя в порядок и одеться? Видимо, лицо меня выдает.

— Ладно, — вздыхает она. — Двадцать минут.

Времени уходит несколько больше, хотя одеваюсь я, наверное, быстрее, чем когда-либо в жизни, не считая тех случаев, когда присутствовал некий настойчивый стимул, вроде звуков, выдающих нежданное возвращение известного ревнивца-мужа.

Сначала это твоя вина, милая моя. Когда я возвращаюсь в наши апартаменты, ты у себя в комнате, задыхаясь, судорожно копаешься в ящиках в поисках ингалятора. Ты кашляешь, хрипишь, каждый вдох дается тебе с трудом. Старая история; астма мучила тебя с детства. Вызвать приступ могли и пыль, и потрясение, Я изо всех сил стараюсь тебя успокоить, но потом — новый повод для суматохи и яростный стук в дверь.

— Сэр, ох, сэр! — Луций, другой слуга, спотыкаясь, врывается в комнату, когда я разрешаю войти. — Сэр, сэр! Артур!

Я поднимаюсь за Луцием по спиральным ступеням в мансарду. Следовало догадаться: комната старика Артура где-то над нашей, точно на пути снаряда. У меня есть несколько секунд, чтобы вообразить, что мы сейчас обнаружим.

Маленькая комнатка, скошенная крыша; яркие обои, полускрытые оседающей пылью. Какая-то дешевая на вид мебель. Кажется, раньше я здесь не бывал; в ней всегда жил старый слуга. Видимо, тут довольно скучно. В крыше — фонарь, но свет по большей части проникает через рваную дыру в косом потолке возле двери, где пролетел снаряд; дыра, ведущая в мою спальню, почти у меня под ногами.

Артур лежит на боку на узкой кровати в дальнем углу комнаты — на вид он не пострадал. Повернут к нам лицом, слегка оперся на одну руку и подушки и в то же время упал. Он в пижаме. На маленькой тумбочке стоит банка со вставной челюстью, рядом — книга, на которой покоятся его очки. Лицо серо, и в нем — раздраженная сосредоточенность, точно он смотрит на пол возле кровати, пытаясь вспомнить, куда положил книгу или куда подевал очки. Мы с Луцием стоим в дверях. В конце концов я перешагиваю дыру в ковре и подхожу.

Запястье старика Артура холодно; пульса нет. На коже — слой чего-то похожего на тальк. Я сдуваю с его лица белый пыльный налет. Под ним такая же серая кожа. Словно оправдываясь, я смотрю на Луция и засовываю руку под одеяло, на живот старика; хмурюсь. Там он тоже холодный.

У него на шее висит тонкая золотая цепочка. На ней вместо религиозного талисмана или еще какого амулета — обычный ключик. Я через голову снимаю с Артура цепочку; ее прохладная тяжесть перетекает в ладонь. Я кладу ключик в карман пиджака.

Глаза Артура полуоткрыты; я надавливаю пальцами на веки и закрываю их, потом нажимаю ему на плечо, и он медленно падает на спину — в позу, которая повсеместно считается более подобающей для недавно скончавшегося.

Я выпрямляюсь, качаю головой.

— Думаю, сердечный приступ, — объясняю я Луцию, глядя на дыру в крыше. — Должен сказать, это было грубое пробуждение. — Как-то чувствуя, что это необходимо, я натягиваю верхнюю простыню на серое недвижное лицо Артура. — Спи, — неожиданно шепчу я.

Луций издает странный звук, и, оглянувшись, я вижу, что он всхлипывает.

По пути на рандеву с лейтенантом я возвращаюсь к тебе, моя милая, наполовину ожидая, что ты, посиневшая, хрипишь на полу, хватаясь за горло, однако — так и не так, как наш поспешный гость и старый слуга, — ты тоже уснула.

Я спускаюсь к лейтенанту; в коридоре солдаты смотрят, как выносят снаряд, уже эксгумированный и возлежащий на носилках. Обращение мертвенно-бледных носильщиков с твердой смертью носит отпечаток уважения более преданного, чем то, которое они приберегают для своей предводительницы. Младенчески крошечный снаряд медленно исчезает — его выносят мягко, точно носильщики боятся разбудить свой груз, и оставят где-то в лесах. Я про себя делаю заметку: узнать точное место на тот маловероятный случай, если все мы доживем до мирных времен, — а потом отправляюсь дальше, к библиотеке и лейтенанту. Я вхожу в толстостенный библиотечный сумрак через открытую дверь, с должным почтением вступая в тишину. Лейтенант в зеленой гимнастерке сидит за столом на старинном стуле, уронив голову на руки. Мантия отброшена, складкой ночи обернута вокруг спинки. Под головой — мятая карта наших земель, вьющиеся грязные волосы темной тучей нависли над всеми нами. Веки опущены, рот чуть приоткрыт; она похожа на любую спящую женщину — и непримечательнее многих. Смутно поблескивает колечко на мизинце.