Лицо моряка оказалось круглой пушистой мордой выдры, обрамленной бородой из наросших сосулек, с усами, которые позвякивали, когда шевелились. Нижняя половина выдры выглядела как длинный узловатый, плотно скрученный винтом рыбий хвост. Чешуя на хвосте беспорядочно переливалась узорами, тусклыми и серыми, как старый металл, сползая по костистым, похожим на ножи плавникам. На плечах у выдры бледно сияли две древние стеклянные лампы. Их бронзовые сетки позеленели от времени и искривились под грузом лет. Свечи внутри ламп светились странным бледно-зеленым светом. Нагар, скопившийся за тысячи ночей, просочился сквозь стенки ламп и сползал на шерсть этого создания так обильно, что толстым слоем, словно кираса, покрывал всю грудь сотней оттенков белого. На голове сидела потрепанная вытертая адмиральская фуражка, вся опутанная белыми водорослями.

На груди, наполовину скрытой воском, все еще виднелась пришитая плашка с именем. «Балласт» – значилось на ней.

Рыбдра медленно моргнула темным глазом, затем другим. Ее мохнатые щечки раздулись, и она завыла на Луну. Потом повернулась спиной, показав просоленный до хруста гребень плавников, и начала колотить по большой медной трубе в такт незамысловатой рокочущей мелодии:

Мы с Чернобородым и с Ахавом-молодцом

На проклятом корабле, глядя смерти в лицо,

В пучине колобродим, попавшись на крючок,

Просоленные души спеклись в один пирог.

Молодец Борода, и Ахав, и я.

– Прошу меня извинить, – начала Сентябрь. – Не хотелось бы вам мешать, но…

Рыбдра оборвала и свою песню, и реплику Сентябрь, фыркнув:

– Поломался корабль.

– Ну что вы, он так прекрасен, – запротестовала Сентябрь. Разноцветные ракушки как будто задышали, надуваясь и опадая, надуваясь и опадая.

– Да не мой, а твой. Мой еще бросит якорь на краю мира. – Балласт сбросила тяжелый мокрый канат. – А твой и до завтра не дотянет. Привяжись, и давай глянем, что тут у нас.

Сентябрь подняла канат, кое-как дотащила его до Арустук и привязала к бамперу. Потом, цепляясь за покрытый соленой корочкой трап, который Балласт с усилием перекинула через поручень, поднялась на борт. На барже царил поистине флотский порядок: все коробки, бочки, вазы, горшки, сундуки были надраены, задраены, ухожены и сложены ровными пирамидами. Сразу было видно, что этот груз упакован чистюлей и педантом.

Когда Балласт перемещалась, совершая маленькие, но очень точные прыжки на изогнутом, отливающем оловом хвосте, с ее груди отламывались и крошились кусочки воска. Баржа возобновила движение, но теперь вверх по дороге, по направлению к Луне. Ультрамариновые рыбы снова появились на кружеве руля, будто цветы распустились из плывущих в пространстве плавников.

Мгновением позже Арустук тоже оторвалась от поверхности вслед за баржой-спасоходом, которая лебедкой выбрала слабину каната и притянула машину на палубу.

Толстый канат крепко связал обросшую ракушками баржу и ржавый «фордик» в один причудливый корабль. Балласт потерла мохнатые щечки. Шкура ее отливала оттенками старого доброго рома.

– Вы что-нибудь понимаете в автомобилях? – робко спросила Сентябрь, как только они тронулись.

Рыбдра снова моргнула.

– Если ты именно так предпочитаешь называть свой корабль, то я понимаю о нем все, что только можно понимать. «Корабль» – это лишь одно из множества слов, обозначающих то, что несет нас и оберегает. Так что, если ты закончила трепаться, я могу заняться твоим кораблем. Это моя работа, что ни говори. Балласт Донизу, это я, спасоход «ЛУННЫЙ ДОК Б.Д.», всякие разности и тонкости, ответим на каждый SOS, примем любой вексель.

Сентябрь с облегчением всплеснула руками.

– Какое счастье, что вы нам встретились.

Б.Д. фыркнула, рассыпая лед с усов и воск с груди.

– Какое еще счастье? Счастье для салаг, сухопутных крыс, лепреконов и лодырей. Я же сказала тебе, что это моя работа. Больше, чем работа, на самом деле. Это мое тело и моя душа. Я – лучший клабаутерман, какого можно встретить. Могу залатать корпус во время урагана, могу заштопать парус, сражаясь с зомби. Или дать им всем утонуть, если корабль устал жить и хочет найти уютный клочок дна морского, чтоб обрести там покой. Выращивать актиний. Дружить с причудливыми рыбками. Заметь, не так уж много нас осталось, еще выходящих на маршрут, особенно если учесть, что к морякам как-то привязываешься. Мне кажется, они милые. И татуировки симпатичные. Но верности в них – что в деревянной ноге. Плата повыше, койка помягче? Унесутся быстрее залпа с левого борта. Вся любовь клабаутермана отдана кораблям. Многие назовут меня старомодной, но так уж мне это видится. Моряков всегда можно набрать. – Б.Д. припрыгала к штабелю круглых ящиков, похожих на шляпные коробки, только из меди и камня, открыла один из них и принялась в нем рыться. – Я по этой дороге мотаюсь туда-сюда днем и ночью. Плотный поток клиентов, стабильная работа. Я слышала четко и ясно, как ты горевала. Когда корабль собирается пойти ко дну, сигнал тревоги раздается в сердце клабаутермана, как сигнал буя во время шторма.

– Ко дну? – переспросила Сентябрь. – Да у нее просто бензин кончился.

– Ты бы меня никогда не увидела, не будь твой корабль при последнем издыхании. Для того-то и нужны клабаутерманы. Ранняя система оповещения, так бы ты это назвала, если бы имела склонность к механике, как я. – Б.Д. вытащила из медной шляпной коробки плоский и тонкий блестящий футляр, похожий на бампер для машины поновее, чем Арустук. – Держу пари, ты ничего не знаешь о судовом ремонте. Возьмем, к примеру, меня, хоть это пример и простенький. Меня назвали в честь секрета, жизненно важной сердцевины всякого корабля. Балласт – это вес глубоко внутри тебя, который удерживает корабль на плаву в темной воде. – Рыбдра склонилась над Арустук, обращаясь скорее к ней, чем к Сентябрь. – Да, пока что хватит и груза, который ты везешь, можно даже обойтись массой экипажа, друзей и их темпераментов, если ты их любишь. Однако корабль – не корабль, пока не обзаведется собственным балластом. Там, глубоко в брюхе, гремучая смесь из канатов и деревяшек, галет и любовных писем, гарпунов и старых лимонов. Все, что когда-то очаровывало корабль, наполняло его паруса ветром, ломало или латало его, все, что корабль любил и страстно желал, все, что мог использовать. Боцман с палубным матросом затеют драку на кулаках из-за пропавшего ядра и даже расквасят друг другу носы, а это ядро просто скатилось в малый балласт. Некоторые говорят, что корабль не родился, пока ему не дали имя или пока о борт его не разбили бутылку доброго виски, но это не так. Без балласта корабль – просто деревяшка. – Б.Д. погладила мягкой лапой затянутую мешковиной запаску Арустук. – Все это как бы проваливается и перемешивается, превращаясь во что-то горячее и тяжелое внутри тебя, и вес всего, что ты когда-нибудь хотела, придаст тебе устойчивости даже под самым свирепым ветром. Я и мне подобные рождаемся, когда рождается балласт. Вылупляемся из яйца, извини за интимные подробности, если можно назвать яйцом хороший пеньковый узел «турецкая голова». Мы не проклевываемся наружу, мы развязываемся. Когда корабль в беде, мы чувствуем, как эти старые канаты разрывают нас на части, пока мы не устраним непорядок.