Замок забряцал, и двери конюшни распахнулись. Свет факелов бросился в коридор, неся за собой запах лошадей и сена. Борлок вывел из конюшни двух высоченных кобыл. По мраморному полу загрохотали деревянные колеса, и из конюшни выкатилась клетка для душ.

Махина из железа и выкрашенных дегтем досок была специально освящена, чтобы гарантировать безопасность душ, переданных под защиту Церкви, вплоть до того момента, как им будет открыта дорога в бездну. Сейчас клетка пустовала, но она была достаточна велика и прочна, чтобы вместить до пятидесяти человек. Опасно оставлять неосвященную кровь в мертвом теле. Когда двери ада раскрываются, чтобы забрать такую кровь в свои недра, что угодно способно вырваться из Айрил наружу.

С нелепой аккуратностью Борлок вел пару лошадей по отполированному мраморному полу. Из-под капюшона можно было рассмотреть только нижнюю половину лица: на губах застыла недовольная ухмылка, а подбородок торчал словно острый костяной отросток. Тело священника двигалось и переваливалось под сутаной, будто у него было не меньше трех пар рук и ног. Поравнявшись с Диплом, Борлок остановился, придержав поводья грязными пожелтевшими руками.

Глаза у него, наверное, такие же желтые, подумал Дилл и выдавил из себя:

— Славные лошадки.

Кобыла обнажила зубы и фыркнула. Черные шкуры животных блестели не меньше, чем оружие стражников.

— Пять лет, — проворчал в ответ Борлок, — я вожу эту телегу вместо тебя. И пяти лет не прошло, как пресвитер наконец-то сообразил вытянуть тебя из твоей башни и заставить честно потрудиться. Думаешь, у меня дел больше не было, кроме как выходить к этим проклятым ублюдкам и терпеть их презрение и вечное недовольство?

— Я благодарен вам, — промямлил Дилл.

— Только не начинай, — ответил Борлок и ткнул пальцем в дверь, ведущую к алтарю. — Марк Хейл с сестрой уже там. Сын и дочь покойного генерала.

Дилл вскарабкался на сиденье перед клеткой. Оно было, Куда выше, чем казалось с земли, и Борлоку пришлось подбросить поводья, чтобы мальчик смог их ухватить. Лошади застоялись и начали мотать головами и размахивать длинными хвостами.

— Крылья, — напомнил Борлок.

Дилл расправил крылья.

Лошади резко тронулись, и ангел чуть было не завалился назад, прямо на прутья. Дилл изо всех сил натянул поводья, но животные не обратили на него никакого внимания, и повозка покатилась вперед, набирая скорость.

— Я слежу за тобой! — прокричал вслед Борлок.

Копыта стучали, и телега ехала с опасной скоростью под неусыпным взором истлевших ангелов. Ржавчина сожрала имена на табличках под ногами скелетов, но Дилл еще помнил некоторых с тех пор, как был здесь в тот единственный раз.

Ему исполнилось одиннадцать лет, когда отец привел его в этот мрачный коридор и приказал распахнуть двери храма, чтобы впустить хоть немного солнечного света. Дилл остался наедине с листом пергамента и скелетами, которые он должен был нарисовать. При дневном свете останки не выглядели так угрожающе, и мальчику поначалу задание даже нравилось. Он старательно выписывал имена под каждой из фигурок, рассчитывая нарисовать всех. То утро пролетело быстро, и Гейн неожиданно вернулся с чашкой сладкого чая в руках. Он был чрезвычайно доволен работой сына. Когда они обедали за широким деревянным столом возле кухни, мальчик с гордостью показывал свои рисунки каждому проходящему мимо, и те выражали неизменное восхищение его талантом.

К середине дня он нарисовал восьмерых, и занятие это ему порядком наскучило. Скелеты походили один на другой. Тогда Дилл уместил еще девяносто одного ангела в единственное огромное поле битвы на оставшемся листе пергамента, подрисовав с дюжину хашеттских неприятелей, теснившихся в нижнем углу картинки. Мальчик настоял на том, чтобы отец пересчитал всех нарисованных архонов и подтвердил, что их действительно было девяносто девять. И хотя места для имен совсем не осталось, в целом Гейн остался доволен композицией. Это был один из последних дней, которые они провели вместе. Несколькими неделями позже Гейн погиб от руки хашеттского лучника. Той ночью Сайпс принес в комнату Дилла свечи и помог расставить их в комнате.

Клетка проехала прямо под архоном, крыло которого было перебито в одной из битв и держалось за счет металлических скоб. Другой ангел слева так сильно наклонился вперед, что казалось, вот-вот выронит копье — этого-то Дилл и нарисовал несколько лет назад.

Разглядывая теперь скелеты, ангел пытался припомнить их имена. Вот этот, гордо глядевший, с длинным мечом, должно быть, Саймон… или Барраби? А вон тот, печально опершийся на копье, вполне мог оказаться Дольменом. Вот зубасто улыбается, прикрывшись щитом, Праксис, последний архон, погибший еще до Кэллиса. Дилл представил себе, как выглядели эти ангелы при жизни: элита войска Ульсиса вступала в бой с распростертыми, словно солнечные лучи, крыльями, со сверкающим, подобно кристаллам льда, оружием. Три тысячи лет прошло с тех самых пор, как ангелы поднялись из глубины бездны, а теперь лишь кости глядели сверху на мертвых и хранителей душ, которые некогда перенесли скелеты в храм.

Дилл как раз пытался разглядеть орнамент на щите, который мог бы принадлежать Мези или Перполу, когда лошади резко остановились. Мальчика отбросило в сторону, а одно колесо телеги въехало прямо в колонну слева.

Следующие несколько минут тянулись словно в вязком, липком сне. Лошади опустили головы, ударили копытами о пол и потянулись вперед. Дилл завопил, а колеса протяжно застонали.

Колонна пошатнулась…

Высоко под потолком один из архонов изогнулся и замахал руками и ногами, как будто пытался удержаться и не упасть. Колонна медленно накренилась, цепи заскрипели… У Дилла перехватило дыхание… Колонна снова перевалилась на другую сторону.

И замерла.

Дилл облегченно вздохнул.

И вдруг ржавые звенья лопнули, и град костей обрушился с потолка. Шлем с треском рухнул на пол, копье забряцало чуть поодаль и укатилось в тень. Кости сыпались кругом: пальцы, руки и ребра разлетались в щепки. Лошади заржали и возмущенно застучали копытами. Череп ангела упал прямо на сиденье рядом с Диллом и отскочил чуть не до потолка, а потом с хрустом разбился о мраморный пол. Челюсть отлетела, во все стороны брызнули зубы. Черепная коробка покатилась, оставляя след раскрошенных зубов, пока не остановилась у дальней стены коридора ярдах в двенадцати от клетки. Пустые глазницы уставились на Дилла.

Пыль белесой пеленой повисла в воздухе.

Борлок издал истошный крик. Схватившись за голову, он промчался по коридору словно бешеный ветер. Дрожащими руками Дилл крепко вцепился в сиденье.

— Три тысячи лет! — выл Борлок. — Три тысячи лет оберегали как зеницу ока, спасали от врагов и тления. А от тебя не смогли! Не придумали еще защиты от дураков и детей! Три… — У бедняги даже голос пропал.

Дилл и не подозревал, что глаза его могут загореться таким ярким алым цветом. Лицо побелело, будто зрачки всосали в себя всю кровь и засияли, как слепящий свет маяка в непроглядную ночь. Это был стыд.