Мимо с изяществом проскользнул официант, ловко балансируя серебряным подносом со всевозможной выпечкой.

Фогвилл схватил булочку и поднес к глазам. Вдруг крем имеет легкий сернистый запах? Помощник осторожно попробовал лизнуть пирожное: а что, если за сочной сливочной сладостью скрывается привкус горечи?

Фогвилл запихал булочку в рот и зашагал вон из кухни. На некоторый риск он все-таки готов был пойти.

Химик и отравитель Александр Девон лежал с широко открытыми глазами. Из всех морщинок и трещинок, избороздивших его лицо и шею, из пораженной кожи на груди, под локтями и коленями сочилась кровь, ручейками стекая на старые грязные простыни. При малейшем движении лопались волдыри, и кожа слезала со спины. Легкие словно заросли мхом. При каждом вдохе все внутри бурлило и жгло, а с кашлем изо рта вырывалась пенистая жидкость, которую несчастный сплевывал в таз у кровати. Влажные веки, будто осколки стекла, причиняли распухшим глазам невероятную боль. Когда Девон попытался повернуться, чтобы посмотреть на часы у окна, скелет его заскрипел, а мышцы словно отстали от костей. Он уже опаздывал на работу. И хотя при малейшем движении тело охватывала агония, Девон заставил себя подняться с кровати и невероятным усилием растянул в улыбку искривленный муками рот.

Жизнь, в конце концов, есть лишь череда попыток.

Сторона кровати, на которой спала Элизабет, осталась сухой и ровной. Он прижал пальцы к губам и дотронулся ими до подушки, где когда-то лежала ее голова. За последние годы простыни столько раз перестирывались, что очертания израненного тела совершенно выцвели, и виднелась лишь тоненькая полоска въевшейся в ткань крови. Вероятно, однажды и этого следа не останется.

Он стащил простыню с кровати и бросил в корзину, а потом занялся собственными ранами. Сначала руки: Девон аккуратно обработал кровоточащую кожу мягким ватным тампоном, смоченным в спирте, стер кровь и сам наложил повязки. Затем грудь: смыв кровь, он зажал один конец бинта под мышкой и ловко обернул его вокруг торса. Острая боль пронзила тело, когда он нагнулся к ногам. Девон переждал некоторое время, пока боль не утихла. Нужно закрыть бинтом каждую царапинку, чтобы избежать инфекции. На Ядовитых Кухнях водится зараза на любой вкус.

Закончив с перевязкой, он не спеша надел старый твидовый костюм. Невероятным усилием воли Девон вернул себе обычное невозмутимое выражение лица. Каждый дюйм его тела стонал и кровоточил. Он надел очки. И хотя зрение неумолимо слабело с каждым годом, глаза его оставались ясными и теплыми, а на красивом в молодости, хитроватом лице, лице весельчака и насмешника, до сих пор можно было разглядеть среди бесчисленных морщин следы, оставленные улыбкой. У отравителя было одно из тех лиц, которые нравятся людям, если бы не раны, волдыри и клочьями облезавшая кожа.

Тело Девона вкусило яда.

Утренний свет осторожно прокрадывался в спальню через полупрозрачные занавески, в то время как за окном крыши плавились под палящими лучами солнца. Воздух дрожал от беспрерывного щебета птиц, которые тысячами гнездились в здешних зданиях, где никто не воровал у них яйца и куда не могли добраться попрошайки, давно растащившие и распродавшие все в этой части города. Девон закрыл глаза, вслушиваясь в мелодию крылатой песни. Где-то далеко, в храме, монотонно звонил траурный колокол.

Элизабет это бы понравилось. Он так ждал, что приведет ее в этот дом после того, как получит должность. Глиняные горшки и садовая утварь все еще валялись где-то под крышей сарая, а под грудами навезенной с плантаций почвы можно было раскопать извилистые, выложенные камнем тропинки. Девон собственными руками засеял газон и высадил розы и незабудки, построил ограду и изящную белую беседку. Но цветы давно завяли на иссохшей и безжизненной земле. Он слишком долго готовился сделать свой подарок. Теперь от Элизабет остались лишь следы: поблекшие пятна на простынях, которые он забрал с собой из их городского дома на Бриджвью, несколько пустых флаконов отдухов и ее портрет, за который пришлось в рассрочку отдать полугодовую зарплату. Новый дом населяли лишь воспоминания.

Девон взял один из флаконов Элизабет и глубоко вдохнул. Запах духов был еле слышен, как аромат давно увядшего цветка, но каждый раз поддерживал решимость Девона. Он аккуратно закрыл склянку пробочкой и поставил на стол. Рука еще какое-то мгновение нежно сжимала гладкое стекло.

Из лаборатории за соседней дверью раздавался приглушенный плач. Хорошо, значит, девчонка уже проснулась. Наверное, не мешало бы угостить ее кофе и немного успокоить, но кофе может нарушить действие седативного препарата, который он собирался на ней опробовать. Девон вздохнул. Может быть, просто поговорить с ней понежнее, попытаться облегчить ее боль. Это будет не так легко: боль становится все сильнее. Бедняжка отчаянно пытается сопротивляться.

Но жизнь, в конце концов, есть лишь череда попыток.

Аромат липовой смолы распространился по коридорам, но приторно-сладкая завеса не могла скрыть векового запаха сырости и гнили. С высоты сводчатого потолка спускались на цепях кованые люстры. В глубине мраморного пола мерцали мириады крошечных огоньков, однако свет бесчисленных факелов и свеч растворялся в темноте необъятного пространства.

Дилл стоял перед самой сокровенной дверью длинного коридора, дверью, ведущей к алтарю. Больше всего на свете он хотел, чтобы сюда пробился хоть тоненький лучик дневного света. Краем глаза ангел заметил, как тени подкрадываются со всех сторон. Но стоило только повернуться, и бестелесные враги растворялись в мрачном свете.

Что-то скрипнуло над головой: наверное, заблудившийся в переходах храма ветер качнул одну из люстр.

Дилл не решался поднять глаза. Ему казалось, что наверху, под потолком, обитают чудовища куда страшнее, чем тени, что окружили его. Вместо этого он уставился на двери конюшни.

Мальчика охватило тревожное нетерпение: он и ждал, и боялся того момента, когда тяжелые двери отворятся. За конюшнями смотрел Борлок.

Когда наверху что-то снова скрипнуло, Дилл поднял голову.

На высоких колоннах были подвешены, словно отвратительные марионетки, останки Девяноста Девяти. Цепи поддерживали руки скелетов и распростертые ободранные крылья. Некоторые из них еще щеголяли остатками доспехов или выглядывали из-за искореженных щитов, но все до одного держали в руках оружие: мечи, копья, секиры и пики покрылись ржавчиной и заросли плесенью.

Дилл перенес вес на другую ногу. В мундире было неудобно и трудно дышать, а рукоятка меча уперлась прямо в бок. Мальчик пытался отвлечься, рассматривая свои ладони, изучая мраморный пол, расстегивая и застегивая пуговицы, поправляя воротник, но взгляд снова и снова возвращался к сводам высокого потолка.

Гейн рассказывал ему столько историй об этом месте: зимой, когда настоящие бури гуляли по коридорам храма, мощи начинали яростно звенеть цепями, подыгрывая завываниям ветра. Дилл всматривался в ряды скелетов, и ему казалось, что отец должен быть где-то там, с ними, но под потолком висели ровно девяносто девять скелетов, смотрящих в пустоту и собирающих пыль.