Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Якоб развязывает ленты и проглядывает первый нотный лист.
Нотные знаки развешаны, как виноградные грозди на шпалерах.
Экскурсия Якоба по миру нот заканчивается на «Гимне реформистской церкви».
«Возможно, — думает он, — именно сегодня мне удастся наладить отношения с доктором Маринусом».
Якоб отправляется в короткую прогулку по Дэдзиме, где все прогулки — короткие, чтобы отшлифовать свой план и тщательно проработать сценарий. Чайки и вороны ссорятся друг с другом на коньке крыши Садового дома.
Кремовые розы и красные лилии в саду уже увядают.
У Сухопутных ворот провиантмейстеры выгружают хлеб.
На Флаговой площади Петер Фишер сидит на ступеньках Сторожевой башни. «Потеряете час утром, клерк де Зут, — выговаривает ему пруссак, — и будете искать его весь день».
В окошке верхнего этажа дома ван Клифа последняя «жена» заместителя директора расчесывает волосы.
Она улыбается Якобу. Рядом с нею появляется Мельхиор ван Клиф с волосатой, как у медведя, грудью. «Не обмакни, — цитирует он, — свое перо в чернильницу другого мужчины».
Заместитель директора опускает шторку, прежде чем Якоб успевает заявить о своей полной невиновности.
Рядом с Гильдией переводчиков сидят в тени носильщики паланкинов. Их взгляды неотрывно следуют за рыжеволосым иноземцем.
Уильям Питт оседлал Морскую стену и глазеет на напоминающие китовые ребра облака.
Возле Кухни Ари Грот говорит Якобу: «В вашей бамбуковой шляпе вы чисто китаец, господин де 3. Не решили еще…»
— Нет, — обрывает его клерк и уходит.
Полицейский Косуги кивает Якобу из своего маленького домика на аллее Морской стены.
Рабы Игнатиус и Be доят коз и жарко спорят о чем‑то друг с другом на малайском.
Иво Ост и Вибо Герритсзон молча перекидываются мячом.
— Гав-гав, — говорит один из них, когда Якоб проходит мимо: он делает вид, будто ничего не услышал.
Кон Туоми и Понк Оувеханд курят трубки под соснами.
— Кто‑то высокородный, — ворчит Оувеханд, — умер в Мияко, так что плотницкие работы и музыка запрещены на два дня. Ничего нельзя делать, и не только здесь — по всей империи. Ван Клиф клянется, что это заговор, цель которого — затянуть строительство склада «Лилия» на максимально долгий срок, чтобы нам пришлось продавать еще дешевле…
«Я не шлифую свой план, — признается себе Якоб, — а только понапрасну нервничаю…»
В операционной на большом столе с закрытыми глазами лежит доктор Маринус. Бубнит себе под нос какую‑то барочную мелодию.
Илатту кисточкой смазывает нижнюю челюсть учителя пахучим маслом и каким‑то женским кремом.
Пар поднимается от кувшина с водой; огонь отражается от острого лезвия бритвы.
На полу тукан склевывает бобы из оловянной миски.
Сливы горкой высятся в терракотовой миске — цвета чуть затуманенной синевы.
Илатту оповещает малайским бормотанием о прибытии Якоба, и Маринус открывает один недовольный глаз.
— Чего?
— Мне хочется посоветоваться с вами о… об одном деле.
— Продолжай бритье, Илатту. Советуйтесь, Домбуржец.
— Я бы предпочел наедине, доктор, как…
— Илатту — это и есть наедине. В нашем крохотном уголке Мироздания его знания анатомии и патологии уступают только моим. Разве что вы не доверяете тукану?
— Ну, тогда… — Якоб понимает, что ему придется рассчитывать на молчание ассистента так же, как молчание Маринуса. — Меня немного заинтересовал один из ваших учеников…
— Какое вам дело, — открывается другой глаз, — до госпожи Аибагавы?
Якоб смотрит в пол:
— Никакого. Я просто… хотел поговорить с ней…
— Тогда почему вы здесь и говорите со мной?
— …поговорить с ней без десятка соглядатаев, следящих за нами.
— Так. Так. Так. То есть вы хотите, чтобы я устроил вам тайное свидание?
— Вы намекаете на какую‑то интригу, доктор, а на самом деле…
— Ответ: «Никогда». Первая причина: госпожа Аибагава — не продажная Ева для снятия зуда от вашей адамовой чесотки, а дочь джентльмена. Вторая причина: даже если бы госпожа Аибагава согласилась пойти в дэдзимские «жены», а на это она никогда…
— Я знаю, доктор, и, клянусь честью, пришел сюда не…
— …не согласится, то шпионы доложили бы об этой связи через полчаса, после чего мое, с таким трудом полученное разрешение обучать, собирать экспонаты и проводить исследования здесь, в Нагасаки, будет отозвано. Так что проваливайте. Опорожняйте яйца comme a la mode[23]: через деревенских сводников или предаваясь греху Онана.
Тукан стучит клювом по оловянной миске и произносит: «Гр-рубый!» — или что‑то похожее.
— Господин Маринус, — Якоб краснеет, — вы, к сожалению, неправильно истолковали мои намерения. Я никогда бы…
— На самом‑то деле, похоть вызывает у вас даже не сама госпожа Аибагава. Вы теряете голову от одного только вида «восточной женщины». Да-да, загадочные глаза, камелии в волосах, то, что вы принимаете за кротость. Я повидал не одну сотню одурманенных белокожих мужчин, погружающихся в эту же самую сладостную пучину.
— Но в моем случае вы не правы, доктор. У меня нет…
— Естественно, я не прав. Домбуржец обожает свою Жемчужину Востока лишь как благородный рыцарь: приходит на помощь обезображенной деве, отвергнутой ее соотечественниками! Славный Рыцарь Запада, единственный, кто пришел в восторг от ее внутренней красоты!
— Доброго дня, — Якоб более не в силах выдерживать это словесное бичевание. — Доброго вам дня.
— Уходите так скоро? Даже не предложив взятки, которая у вас под мышкой?
— Это не взятка, — полуложь, — а подарок из Батавии. Я надеялся, — теперь понимаю, что глупо и напрасно, — завязать дружеские отношения со знаменитым доктором Маринусом, и потому Хендрик Звардекрон из Батавского общества порекомендовал мне привезти вам ноты. Но, как я сейчас вижу, невежественный клерк недостоин вашего августейшего внимания. Я более не побеспокою вас.
Маринус пристально смотрит на Якоба.
— Что это за подарок, если даритель не предлагает его, пока ему что‑то не понадобилось от одариваемого?
— Я пытался отдать его вам при нашей первой встрече. Вы захлопнули крышку люка перед моим носом.
Илатту обмакивает лезвие в воду и протирает его клочком бумаги.
— Вспыльчивость, — признается доктор, — иной раз берет верх надо мной. А кто… — Маринус нацеливает палец на нотную папку, — …композитор?