Сложно переоценить значение этого момента. Без семинарии, без самоотверженной матери Сосо не получил бы классического, хоть и удушливого образования; сын сапожника не стал бы преемником Ленина.

“Он писал мне, что скоро избавит меня от нищеты, – вспоминает его мать первые письма сына: эти письма, полные почтения, но отстраненные, она будет получать всю жизнь. – Когда он присылал письма, я прижимала их к сердцу, спала с ними, целовала их”.

Кеке добавляет: “Все в училище поздравляли меня, и только Семен Гогличидзе был немного расстроен. Он говорил: “Кажется, будто училище опустело. Кто же теперь будет петь в хоре?”[32]6

Шестнадцатилетний подросток из Гори, привыкший к свободе, дракам на улице и походам на Гориджвари, теперь практически все время сидел взаперти в заведении, которое больше напоминало самые строгие закрытые школы Англии XIX века, чем духовную академию. Общие спальни, обиды, сносимые от старших товарищей, нередкие случаи содомии, жестокие ханжи-учителя, долгие часы в карцере – все это превращало жизнь в семинарии в кавказское подобие “Школьных лет Тома Брауна”[33].

Вместе со Сталиным в семинарию поступило несколько горийских друзей – среди них Иосиф Иремашвили и Петр Капанадзе. Эти провинциальные мальчики, некоторые не богаче Сосо, оказались в окружении “высокомерных сыновей богатых родителей”[34]. “Мы чувствовали себя избранными”, – писал Иремашвили, потому что семинария была “истоком интеллектуальной жизни Грузии; ее исторические корни лежали, казалось, в идеальной культуре”.

Сосо и 600 других будущих священников жили в четырехэтажном неоклассическом здании семинарии с величественными белыми колоннами. Сталин ночевал в спальне на верхнем этаже, в ней стояло двадцать-тридцать кроватей. На других этажах располагалась домовая церковь, классы и трапезная. Колокола звоном отсчитывали время; Сосо просыпался в семь утра, облачался в стихарь, затем шел на молитву в церковь; далее пил чай и приступал к занятиям. Дежурный ученик читал молитву. Занятия длились до двух. В три был обед, затем полтора часа свободного времени перед перекличкой, после которой выходить на улицу запрещалось. В восемь вечера после вечерней молитвы следовал ужин, дальше семинаристы готовили уроки и в десять ложились спать. По выходным – бесконечные богослужения: три или четыре часа на одном месте, переминаясь с ноги на ногу, под неусыпными пронизывающими взглядами монахов. Правда, между тремя и пятью часами дня мальчиков выпускали на улицу.

Семинарии в Российской империи, как пишет Троцкий, “славились ужасающей дикостью нравов, средневековой педагогикой и кулачным правом… <…> Все пороки, осуждаемые Священным писанием, процветали в этих рассадниках благочестия”. Тифлисская семинария, которую прозвали “каменным мешком”, была хуже многих. “Жизнь в школе была печальна и монотонна”, как писал один ее выпускник. “Мы чувствовали себя арестантами”.

К моменту поступления Сталина над двадцатью тремя семинарскими учителями начальствовала мрачная троица: ректор – архимандрит Серафим, его помощник инспектор Гермоген и самый ненавистный – отец Димитрий, единственный грузин среди названных, по рождению – князь Давид Абашидзе. Этот Абашидзе, вкоре повышенный до инспектора, был толстым смуглолицым педантом; сам себя он называл “смиренным и недостойным рабом Божиим и слугой царя”.

Монахи были полны решимости выбить из гордых грузинских юношей все грузинское. Грузинская литература была строжайше запрещена – впрочем, как и все русские авторы, публиковавшиеся после Пушкина, в том числе Толстой, Достоевский и Тургенев. В обязанности двух инспекторов входило неусыпное наблюдение за учениками. Все наказания и плохие отметки записывались в школьный журнал. Вскоре исключение из семинарии – “волчий билет” – превратилось в своеобразный знак почета.

Отец Абашидзе завел среди учеников шпионов; очень часто можно было видеть, как он крадется на цыпочках по семинарским коридором или совершает мелодраматические набеги на спальни, надеясь застать учеников за чтением запрещенных книг, онанизмом или руганью. Сталин, умевший придумывать хлесткие прозвища, вскоре окрестил этого гротескного персонажа Черным Пятном. Поначалу наводивший ужас, этот человек в конце концов оказался смешон, как бывают смешны только самые безумные из педагогов-зануд.

Сталин знал все о знаменитых семинарских восстаниях от своего старшего товарища Ладо. Несколькими годами ранее, в 1885-м, семинарист побил ректора за то, что тот сказал: “Грузинский – собачий язык”. На следующий год ректора закололи кинжалом – такой судьбы удавалось избежать даже самым жестоким английским школьным директорам.

Семинарии стоит приписать одну заслугу: она выпестовала для русской революции самых непримиримых радикалов. “В особенности Тифлисская духовная семинария стала гнездом всех недовольств, имевших место среди грузинской учащейся молодежи”, – писал еще один семинарист, товарищ Сталина Филипп Махарадзе. “Каменный мешок” стал буквально интернатом для революционеров.

Поначалу Сталин был “спокойным, внимательным, скромным и застенчивым”, как вспоминает один его однокашник. Другой заметил, что недавний задавака и глава шайки “стал задумчивым и, казалось, замкнутым”, у него “прошла любовь к играм и забавам детства”. Переменчивый Сосо проводил переоценку ценностей, превращался в застенчивого романтического поэта – но кроме того, всерьез учился: экзамены первого года он сдал на отлично и показал восьмой результат в классе. В 1894–1895 годах он получал одни пятерки по грузинскому пению и русскому языку, четверки и пятерки за знание Священного писания. Он был образцовым учеником и отличником по поведению.

Будучи стеснен “бедственными” обстоятельствами, он регулярно должен был “припадать к стопам” ректора, умоляя о предоставлении финансовых льгот[35]. Он зарабатывал карманные деньги (пять рублей, как вспоминал позднее) тем, что пел в хоре. Он был “первым тенором в правом полухории” – то есть ключевым солистом – и часто выступал в Театре оперы.