Его голос пресекся, и тихий плеск фонтана заглушил последние слова. Внезапно Аш вспомнил другой голос, принадлежавший почти забытому человеку, который давным-давно, в другой жизни и на другом языке, говорил ему: «В мире нет ничего хуже несправедливости. Быть несправедливым – значит поступать бесчестно». С ювраджем хотят поступить бесчестно, а следовательно, этого нельзя допустить. Необходимо что-то предпринять.

– Хорошо. Я останусь, – сказал Аш, героически отказываясь от беспечной жизни в городе и приятной перспективы дослужиться до старшего конюха у Дуни Чанда.

Беззаботные годы остались позади.

Тем же вечером он передал весточку Сите, и она тотчас извлекла из тайников деньги и маленький пакет с бумагами, увязала в узел скудные пожитки и отправилась в Хава-Махал. На следующее утро Ашу сообщили, что отныне он придворный ювраджа с ежемесячным жалованьем в целых пять серебряных рупий, а Сита получила должность служанки при маленькой дочери покойной фаранги-рани, принцессе Анджали.

По дворцовым меркам предоставленное им жилье было весьма скромным: три комнатушки без окон, одна из которых служила кухней. Но по сравнению с единственной комнатой в городе оно казалось верхом роскоши, а отсутствие окон возмещалось тем фактом, что все три двери выходили в маленький отдельный дворик, обнесенный восьмифутовой стеной и затененный ветвями сосны. Сита пришла в восторг от нового жилья и скоро стала относиться к нему как к настоящему дому, хотя ее печалило, что Ашок не может ночевать там. По роду своих обязанностей, состоявших главным образом в прислуживании ювраджу, Аш должен был спать в передней комнате, смежной с опочивальней принца.

Никто не назвал бы такую работу трудной, однако вскоре Аш начал находить ее довольно утомительной. Отчасти это объяснялось вспыльчивым характером и причудами юного хозяина, но в основном – происками молодого щеголя Биджурама, который почему-то страшно невзлюбил Аша. Лалджи называл Биджурама Биччху – Скорпион – или Биччху-джи, но больше никто не осмеливался обращаться к нему так, ибо он вполне оправдывал свое прозвище, будучи существом злобным и ядовитым, способным разъяриться и ужалить по малейшему поводу.

В случае с Ашем никакого повода и не требовалось. Биджурам явно получал удовольствие, всячески отравляя Ашу жизнь. Он никогда не упускал возможности посмеяться над мальчиком и сделал его мишенью бесчисленных злых шуток, призванных единственно причинить боль и унизить, а поскольку шутки обычно были не только жестокими, но и непристойными, Лалджи хихикал над ними, а придворные неизменно разражались подобострастным хохотом.

Лалджи часто находился в дурном расположении духа и всегда вел себя непредсказуемо, чему не приходилось удивляться, ведь до появления нотч он был избалованным любимцем всего дворца, все его прихоти и капризы беспрекословно исполнялись любящим отцом, обожающими обитательницами зенаны и льстивыми придворными и слугами. Его первая мачеха, очаровательная и добрая фаранги-рани, жалела маленького сироту и любила всем сердцем, как своего родного сына. Но ни сама она и никто другой никогда не пытались воспитывать его, и не приходилось удивляться, что прелестный пухлый младенец превратился в испорченного властного мальчика, абсолютно неспособного примениться к переменам обстановки во дворце, произошедшим, когда новая фаворитка родила сына, а фаранги-рани умерла. Внезапно юный юврадж утратил прежнюю значительность, и даже его слуги стали заметно менее угодливыми, а придворные, еще недавно лебезившие и раболепствовавшие перед ним, поспешили снискать милость новой притязательницы на власть.

Комнаты и слуги ювраджа приобрели неряшливый и запущенный вид. Теперь не все его приказы выполнялись, а постоянные предостережения преданной няни – старой Данмайи, которая нянчила еще его мать и последовала за ней в Гулкот, когда та отправилась туда в качестве невесты, – нисколько не облегчали переживаний юного принца и не улучшали положения дел. Данмайя с готовностью отдала бы жизнь за Лалджи, и вполне вероятно, она имела основания бояться за своего любимца. Но беспрестанные разговоры о возможных опасностях и неодобрительные высказывания о том, как невнимательно относится к нему отец, лишь усугубляли подавленное состояние мальчика и зачастую доводили его чуть ли не до истерики. Он не понимал, что происходит, и от этого испытывал скорее страх, нежели раздражение. Но гордость не позволяла ювраджу выказывать страх, и он нашел спасение во вспышках гнева, от которых страдали люди, прислуживавшие ему.

Несмотря на свой малый возраст, Аш многое понимал в сложившейся ситуации. И хотя понимание позволяло ему извинять многие выходки Лалджи, легче от этого не становилось. К тому же Аш был чужд всякого подобострастия, которого юврадж, за свою короткую жизнь привыкший к нему, ожидал от всех своих слуг, даже от пожилых мужчин и почтенных старцев. Поначалу Аш был сильно впечатлен значительностью наследника престола и важностью своих обязанностей, к которым он, как свойственно ребенку, относился отчасти серьезно, отчасти как к игре. К сожалению, близко узнав ювраджа, он вскоре почувствовал презрение к своему повелителю, а затем и скуку. Временами он ненавидел Лалджи так сильно, что убежал бы, если бы не Сита. Но он знал, что Сита здесь счастлива, а если он убежит, ей тоже придется покинуть дворец – не только потому, что он не может бросить ее здесь, но и потому, что Лалджи наверняка станет обращаться с ней дурно в отместку за его дезертирство. Однако, как ни странно, от побега Аша удерживала не только любовь к Сите, но и сочувствие к Лалджи.

У двух мальчиков было мало общего, и стать близкими друзьями им мешали самые разные причины: кастовая принадлежность, воспитание и окружение, наследственность и глубокая социальная пропасть, разделяющая наследника престола и сына простой служанки. Помимо всего прочего, играла роль разница характеров и темпераментов, а в какой-то мере и разница в возрасте. Впрочем, это как раз не имело особого значения: хотя Лалджи был старше на два года, рядом с ним Аш зачастую чувствовал себя взрослым, а следовательно, обязанным защищать слабого от злых сил, подспудное действие которых в громадном древнем дворце ощущали даже самые толстокожие.

Аш никогда не был толстокожим, и, хотя поначалу он счел предостережения Данмайи болтовней глупой старухи, ему не потребовалось много времени, чтобы изменить мнение. Пусть праздная, бессмысленная жизнь во дворце текла мирно и тихо, но за видимым покоем скрывались подводные течения интриг, заговоров и контрзаговоров, и в бесчисленных коридорах и укромных комнатах Хава-Махала шептал не один только ветер.

Продажность, злокозненность и алчность населяли пыльные дворцовые покои, таились за каждой дверью, и даже ребенок не мог не сознавать этого. Однако Аш не воспринимал все это достаточно серьезно до тех пор, пока не нашел случайно тарелку с любимыми пирожными Лалджи в маленькой беседке у пруда в личном саду ювераджа…

Лалджи гонялся по саду за ручной газелью, и именно Аш первым увидел пирожные и лениво покрошил одно из них в пруд, где жирные карпы жадно сожрали лакомый корм. Через несколько минут рыбы плавали вверх брюхом среди кувшинок, а Аш в ужасе таращился на них, не веря своим глазам: он понял, что они умерли, и понял отчего.