Нынешний раджа жил именно здесь, среди обветшалого великолепия затейливого лабиринта залов с персидских коврами, пыльными портьерами с золотым шитьем, настенными орнаментами из нефрита или чеканного серебра со вставками из рубинов и необработанной бирюзы. Здесь же, в роскошных покоях зенаны, за сквозными деревянными ширмами, отделявшими приемный зал от сада с розами и фруктовыми деревьями, обитала рани Джану-Баи – ее соперница, фаранги-рани, умерла от лихорадки, хотя иные считали, что от яда, прошлым летом. А в беспорядочном лабиринте комнат, занимавших целое крыло дворца, проводил свои дни маленький юврадж, более известный под своим «молочным» именем Лалджи, в окружении толпы слуг, мелких чиновников и прихлебателей, приставленных к нему отцом.

Когда Аша провели к Лалджи через многочисленные коридоры и прихожие, наследный принц Гулкота сидел с поджатыми ногами на бархатной подушке и дразнил взъерошенного какаду, который имел такой же мрачный и сердитый вид, как и его мучитель. Вчерашний великолепный парадный костюм уступил место узким муслиновым шароварам и простому полотняному ачкану, и в таком наряде мальчик выглядел гораздо моложе, чем вчера, когда восседал на белом жеребце в середине процессии. Накануне он выглядел истинным принцем с ног до головы, увенчанной лазурным тюрбаном с высоким плюмажем и сверкающей алмазной застежкой. А теперь это был просто маленький мальчик. Пухлый бледный ребенок, который казался не старше, а младше Аша на два года и был не столько сердит, сколько испуган.

Именно последнее обстоятельство успокоило и ободрило Аша, еще минуту назад объятого благоговейным трепетом. Он тоже порой искал спасения от страха за показным раздражением и потому сразу узнал чувство, явно скрываемое ювраджем от скучных взрослых, находившихся в комнате. Внезапно Аш проникся симпатией к будущему радже Гулкота. И почувствовал острое желание принять его сторону против толстокожих взрослых, которые кланяются столь почтительно и говорят такими фальшивыми льстивыми голосами, но сохраняют при этом холодное и хитрое выражение лица.

Вид у них не особо дружелюбный, подумал Аш, украдкой рассматривая присутствующих. Все они были слишком толстыми, холеными и самодовольными, а один из них – богато одетый щеголь с красивым порочным лицом, носящий бриллиантовую серьгу в одном ухе, – демонстративно приложил к носу надушенный платок, словно испугавшись, что этот городской щенок принес с собой запах нищеты и конюшен. Аш отвел от него глаза и низко поклонился принцу, поднеся сложенные ладони ко лбу, как требовал обычай, но при этом взгляд у него был дружелюбным и заинтересованным, и юврадж несколько просветлел лицом.

– Оставьте меня! – приказал юврадж своим придворным, отсылая их прочь повелительным взмахом царственной длани. – Я хочу поговорить с этим мальчиком наедине.

Щеголь с бриллиантовой серьгой низко наклонился к нему, схватил за руку и принялся горячо шептать что-то на ухо, но юврадж вырвал руку и громко и сердито сказал:

– Ты болтаешь вздор, Биджурам! Зачем ему нападать на меня, если вчера он спас мне жизнь? Вдобавок он не вооружен. Ступай прочь!

Молодой человек отступил назад и поклонился с покорной почтительностью, которая никак не вязалась с мерзким выражением, внезапно появившимся у него на лице. Аш был немало изумлен, поймав на себе взгляд, исполненный лютой злобы, совершенно несоразмерной с пустячностью повода. Очевидно, Биджурам не обрадовался полученному выговору и счел Аша повинным в пережитом унижении. Это было явно несправедливо, если учесть, что Аш не произнес ни слова, да и вообще не хотел являться во дворец, коли на то пошло.

Юврадж нетерпеливо махнул рукой, и мужчины удалились. Два мальчика смерили друг друга оценивающими взглядами. Но Аш продолжал молчать, и именно юврадж нарушил минутное молчание, наступившее после ухода придворных:

– Я рассказал отцу, как ты спас мне жизнь, и он позволил мне взять тебя в слуги. Ты будешь получать хорошее жалованье, и я… Мне здесь не с кем играть. Во дворце живут одни только женщины и взрослые. Ты останешься?

До сих пор Аш твердо намеревался отказаться, но сейчас он заколебался и неуверенно проговорил:

– Моя мать… Я не могу бросить ее, и вряд ли она…

– Это легко устроить. Она может тоже жить здесь и ухаживать за моей маленькой сестренкой, принцессой. Так, значит, ты ее любишь?

– Конечно, – удивленно ответил Аш. – Она же моя мать.

– Понятно. Везет тебе. А вот у меня нет матери. Она была рани, ты знаешь. Но она умерла, когда я родился, и я совсем ее не помню. Может, если бы она не умерла… Мать моей сестры Анджали тоже умерла – говорят, от порчи или от яда. Но, вообще-то, она была фаранги и постоянно хворала, так что, возможно, этой не пришлось прибегать к колдовству, или к яду, или к помощи… – Он осекся, быстро оглянулся через плечо, а потом проворно встал и сказал: – Пойдем отсюда. Давай выйдем в сад. Здесь слишком много посторонних ушей.

Посадив какаду обратно на жердочку, юврадж вышел через занавешенный портьерами дверной проем и прошел мимо кланяющихся слуг в сад с ореховыми деревьями, фонтанами и маленькой беседкой, отражающейся в пруду, полном водяных лилий и золотых карпов. Аш последовал за ювраджем. В дальнем конце сада, по краю отвесного обрыва высотой двести футов, спускавшегося к плато, тянулся низкий каменный парапет, а с трех других сторон возвышались стены дворца: ярус за ярусом резного дерева и камня, с сотнями окон, из которых открывался вид на город и далекий горизонт.

Лалджи сел на берегу пруда и принялся бросать камешки в карпов.

– Ты видел, кто столкнул камень?

– Какой камень? – недоуменно спросил Аш.

– Тот самый, что упал бы на меня, если бы ты не остановил моего коня.

– Ах, этот. Его никто не сталкивал. Он сам упал.

– Нет, его именно столкнули, – убежденно прошептал Лалджи. – Данмайя, моя няня… бывшая… всегда говорила, что если эта родит сына, она найдет способ сделать его наследником престола. А я… я…

Мальчик прикусил язык, не желая признаться, пусть даже другому ребенку, что он боится. Но непроизнесенное слово легко угадывалось по дрожи в голосе и неловкости рук, швыряющих камешки в спокойную воду. Аш нахмурился, вспоминая движение, привлекшее его внимание за секунду до того, как упал карнизный камень, и впервые задаваясь вопросом, почему он упал именно в тот момент и не человеческая ли рука столкнула его.

– Биджурам говорит, что я все выдумываю, – продолжил юврадж тихим голосом. – Он говорит, что никто не посмел бы. Даже эта не посмела бы. Но когда камень упал, я вспомнил слова своей няни, и тогда я подумал… Данмайя говорит, что я не должен никому доверять, но ты спас мне жизнь, и если ты останешься здесь, возможно, со мной ничего не случится.

– Я не понимаю, – произнес озадаченный Аш. – Чего тебе опасаться? Ты же юврадж, у тебя есть слуги и стражники, а однажды ты станешь раджой.

Лалджи невесело усмехнулся:

– Еще недавно так оно и было. Но теперь у моего отца есть другой сын. Ребенок этой… ребенок нотч. Данмайя говорит, она не успокоится, пока не добьется, чтобы он занял мое место: она хочет, чтобы трон достался ее сыну, и она крепко держит моего отца в руках… вот так. – Он сжал кулак с такой силой, что костяшки побелели, а потом разжал пальцы и уставился на камешек, лежащий на ладони. На его маленьком лице пролегли недетские резкие складки. – Я его сын. Старший сын. Но он сделает все, лишь бы угодить ей, и…