вначале непомерно обласкан судьбой, но потом спился, не найдя сил смириться с тем, что везение больше не дарит его его своей благосклонностью. Кто-то в короне несчастен целый месяц от того, что придворные водят его за нос, а кто-то в лохмотьях светится от счастья весь этот самый месяц от того, что пришло лето, его землянка просохла, он не дрожит больше по ночам от холода, и его рана на ноге перестала гноиться.

Кажется, Петя говорил и дальше, но я вдруг перестал слышать его: шум прибоя начал заглушать его голос. Не знаю, что случилось со мной, то ли он ввел меня в гипноз, то ли в транс, но я обнаружил себя на берегу округлой бухты, стоящим босиком на теплой гальке. Петя был рядом со мной, а в десяти шагах от нас склонилась над водой дряхлая старуха в черной тунике. Вечернее море уже тонуло в сумерках, но лицо старухи, освещаемое закатным солнцем, было еще хорошо видно. По этому бронзовому, испещренному морщинами лицу катились слезы. Старуха зачерпнула соленой морской воды и умылась, затем подобрала повыше колен свою тунику, распрямилась и зашла в воду. Ветер трепал ее непокрытые седые волосы, а она стояла без движения, глядя вдаль, за гаснущий горизонт.

– О Господи, Петя, кто это? – в оцепенении спросил я.

– Это Елена Пантикапейская, через сорок лет после того, как был нарисован тот ее портрет, – ответил Петя, придвинувшись поближе ко мне. – Она приходит сюда раз в год, в годовщину пропажи ее детей, молится, отпевает их, и целый день предается скорби. А вся причина ее горя в том, что во времена ее молодости, когда Босфорское царство переживало невиданный расцвет, Елена была надменна и холодна со своими северными кочевыми соседями. Она не уделяла внимания отношениям с ними и публично унижала их посольства. Она насмехалась над скифскими князьями, которые проявляли, по ее мнению, неслыханную наглость, посылая к ней сватов с подношениями. Одному такому князю, особенно настойчиво желавшему породниться с наследницей знатного рода Эллады, она нанесла наиболее изощренную обиду: когда сваты попросили ее передать ответный подарок князю, который символизировал бы ее решение, она приказала набрать в чашу морской воды и отвезти ее жениху, не накрывая в дороге крышкой. Послы ехали назад медленно и осторожно, чтобы не расплескать ни капли из драгоценного ответа царицы. Когда они, наконец, добрались до князя, тот нашел лишь зловонную щепотку соли на дне пустой чаши – таков был ответ Елены на его ухаживания. Подобными поступками Елена нарушила непреложный человеческий закон: родного обижай сколько хочешь, но соседа – никогда. И вот, спустя годы, в одно несчастное лето, когда штормы и бури нещадно трепали Понт Эвксинский и прервали на время всякое морское сообщение с Элладой, кочевники напали на Пантикапей, убили ее мужа и увезли в плен троих ее детей, которым было тогда от двух до восьми лет. Сама она она избежала их участи, так как находилась в это время со своим гвардейским отрядом по делам в Херсонесе.

– Ее дети погибли?

– Не знаю, мне пока не удалось это выяснить, везде ведь не побываешь.

– Надо, наверное, нам как-то спрятаться, а, Петя? Вдруг она сейчас обернется и увидит нас.

– Не беспокойся, она не может нас видеть. Нас здесь на самом деле нет. Невозможно путешествовать во времени. Я лишь могу иногда вызывать образы, картинки из прошлого, к нам, сюда. А иногда мне даже удается разговаривать с людьми из этих образов, они слышат мой голос, а я их. Но с Еленой, к сожалению, у меня не получается поговорить. Несчастная Елена. Знаешь, это странно, но в последнее время мне больше хочется наблюдать ее в пожилом возрасте, чем в молодом. Ну да ладно. Сейчас я покажу тебе ту Елену, которую ты действительно хочешь видеть – молодую, красивую и счастливую.

В голове у меня на секунду потемнело, веки непроизвольно сомкнулись, а когда открылись вновь, то я увидел белую каменную террасу, влажную от только что прошедшего дождя, и бегущих по ней детей в светло-голубых хитонах. Терраса упиралась в колоннаду изящного греческого здания, похожего на небольшой храм или театр. Возле одной из колонн стояла молодая женщина, протянув руки к бегущим к ней детям. Это была, несомненно, Елена, златокудрая, грациозная, счастливая мать. Сердце сжалось у меня в груди, я хотел отвернуться или закрыть глаза, но не мог. Я знал, что мне нельзя на это смотреть.

– Петя, прекрати, не надо, убери это, пожалуйста! – закричал я и видение тут же растворилось.

– Да, я тоже больше не могу видеть такие сцены, – сказал мне Петя, когда я уже успокоился и видел вокруг себя только его гостиную.

– Конечно. Но тебе, по-крайней мере, можно хоть одним глазком глядеть на такое, а мне – нет.

– Это еще почему мне можно, а тебе нельзя? – с наигранным удивлением спросил Петя, но в глазах его я увидел, что он очень доволен таким моим высказыванием и глубоко согласен с ним. Вопрос его был риторический; я чувствовал, что он знает, что я отвечу.

– Ну, это ведь твоя Света, а не моя. Все-таки Елена удивительно похожа на Свету. Я там совсем чужой. А тебе иногда можно, – ответил я.

Далее мы молчали. Скорбь о Свете-Елене заполняла нас. Разговаривать не хотелось. Было уже поздно, и я засобирался домой. Прощаясь, Петя посмотрел на меня с уважением, и я подумал тогда, что этот мой визит к нему – не последний.

История Вторая. Шмакодявка, король Бакардии.

Прошло несколько месяцев, прежде чем я посетил Петю снова. В тот дождливый осенний день меня настолько одолевала хандра, что я отложил работу и в который раз пересматривал старинный советский фильм «Приключения Принца Флоризеля». Вечером вдруг позвонил Петя и попросил срочно прийти; ничего лучшего для развеивания скуки для меня и быть не могло; я с радостью поспешил к нему в гости, предвкушая, подобно герою этого фильма, интересно провести остаток дня.

Петя открыл мне дверь, крича кому-то вглубь квартиры: «Одну минуту, я сейчас вернусь»; впустив меня, он убежал в гостиную, сел на пол по-турецки, и с кем-то говорил на непонятном, напоминающем по звучанию латынь, языке. Его предполагаемый собеседник, невидимый мне, находился, судя по жестикуляции моего друга, прямо перед ним. Их чудной разговор продолжался недолго; вскоре Петя поднялся и взволнованно сообщил мне:

– Я сейчас общался с Каписом Мелким, королем Бакардии конца пятого века. Сам он называет себя королем Шмакодявкой и всех подданных заставляет