Пока Валентин осматривался, откуда-то сбоку, из-за ширмы в комнату вошла женщина. Вернее, девушка, если мыслить в категориях двадцать первого века, а не шестнадцатого. Девятнадцать лет, высокая, стройная, с чрезвычайно тонкой талией. Основное определение, возникшее в уме у Валентина при виде нее, – спортивная. А какой ей еще быть, если, как говорят, любимейшими занятиями ее с самого детства были скачки, охота, стрельба из лука и пальба из ружья? Поговаривали также, что в этих занятиях она всегда брала верх над братом своим старшим, нынешним главой опричной думы.

Валентин склонился перед вдовствующей царицей в почтительном поклоне.

– Михайла Митряев… – произнесла она, усаживаясь в одно из кресел. – Садись, – указала Валентину на кресло напротив. – Михайла Митряев, ярославский купец. Стал главой торгового дома Митряевых после внезапного падения своего отчима Мудра Митряева. Если бы не этот счастливый случай, не быть бы никогда Михайле главой торгового дома. В Ярославле, правда, болтают, что не без помощи пасынка рухнул Мудр. Сопровождают же Михайлу Митряева Сила Храбров, Ерофей Беспалый и испанский дворянин Иван Альба. Первые двое ничего собой не представляют и славны лишь тем, что один – сын городового стражника, а второй – сын подьячего. Испанец же Альба из рода хоть и древнего, но из младшей ветви его, давно оскудевшей и захиревшей. Славен тем, что болтается по всему миру, как перекати-поле, и продает каждому желающему свой меч. А еще с Михайлой прибыли две срамные девки: Иулиания и Василиса. И про них я тебе сразу говорю, Михайла. Обнаружишь их однажды зарезанными либо отравленными – не удивляйся. Народ в слободе живет отчаянный. Мужчины в основном. Женщин мало. В этих условиях срамные девки – всем докука. Ссоры из-за них могут возникать. А где ссоры, там и кровь.

«Ого! – мысленно воскликнул Валентин. – Так меня здесь еще никто не встречал. – Девочка, похоже, пытается с первых минут если и не запугать, то поставить меня, что называется, на место. Тем интереснее разговор получится».

– Здравствуйте, ваше величество. – Валентину наконец-таки удалось хоть что-то сказать. – Великий грек Аристотель, уча нас логике, призывает избегать софизмов. Ибо софизмы, затуманивая суть дела, уводят нас в сторону, подменяя причину следствием.

– Не умничай, купец! – не сдержалась царица Мария.

– Как вам будет угодно, ваше величество. – Валентин в притворной почтительности склонил голову. – Но мне все-таки непонятно, ваше величество, почему в ссоре между мужчинами из-за женщины должна пострадать женщина. К тому же, позвольте заметить, Василиса и Иулиания – не срамные девки. Василиса – портниха и сказочница великая, а Иулиания – танцорка непревзойденная. И их мастерство оценил самолично наш великий государь. Оценил и приблизил к себе. Разве стал бы он приближать к себе срамных девок? Да я, ваше величество, если хотите знать, сам их зарежу и отравлю, если кто застанет их торгующими своей плотью и укажет мне на это.

– Я сказала, не умничай! – На этот раз она уже кричала почти в голос. – Это вы в Ярославле тонко просчитали! Сделать земским послом купца… Старый дурак Юрьев-Захарьин к купцам слабость имеет. О том все знают. Вон Строгановым весь Уральский Камень отвалил. Вот вы и вьетесь… Воронье… Он думает, что вы не предадите. Что, мол, бояре лишь предатели. А вы все… Все предатели!

– Все русские люди предатели? – нарочито спокойно осведомился Валентин.

– Опять умничаешь, купец! Знаю я все ваши планы! Соблазнить Ивана и дядюшку его, дурачка, и уничтожить!.. Уничтожить опричнину! Но не позволю! Так и знай! Не позволю! Берегись, купец!

«Получается, что самого ярого защитника существующего положения вещей я нашел там, где и не ожидал. Неужели это она крутит-вертит здесь всеми, создавая то, что называется политикой? Но какой в том ее личный интерес? В случае с дядюшкой Никитой Романовичем, например, понятны его побудительные мотивы. Опричнина ему нужна для того, чтобы до коронации изолировать Ивана от какого-либо боярского влияния. А царица Мария? Чего она добивается? Может, боится, что боярство воспротивится женитьбе молодого царя на вдове своего покойного брата? Точно. Это мотив. Ведь быть вдовствующей царицей и царицей, так сказать, действующей – это, как говорят в Одессе, две большие разницы».

– Ваше величество, – вкрадчиво начал Валентин, постаравшись подпустить в свой голос как можно больше сладости, – ведь царь Иван – самодержец, ни от кого не зависящий и никем и ничем не ограниченный. А вы – супруга его. Почти… Ждать чуть больше года осталось. Это миг… Не успеешь оглянуться – и пролетит он. Пока переговоры начнем, пока стороны выборных назначат, пока повестку согласуем… За этими занятиями и пролетит этот год. Зато державу в целости и сохранности оставим. Ведь это же ваша держава, ваше достояние. Целиком. Зачем подвергать ее немыслимым опасностям и бедствиям, кои могут воспоследовать от разделения? А не нравятся вам бояре?.. Так чего проще! Как станете царицей, все в ваших руках и воле будет! Не нравятся Шуйские или Воронцовы? Да разошлите их всех по вотчинам. Пусть сидят там да репу с рожью выращивают. А вместо них для повседневной службы призовите других, кто вам по душе. Хоть бы и совсем безродных. И кто вам что скажет? Ваше дело царское – кого желаете, того и на должности ставите. И главное – все тихо и мирно, без крови и смуты.

Мария, только что бурлившая агрессией, как кипящий чайник, после этих слов собеседника примолкла и задумалась. Приведенные Валентином доводы были довольно банальны, и он сам не ожидал, что они ее повергнут в такое раздумье. Валентин ждал реакции на свои слова, а реакции все не было. Мария задумалась и, казалось, позабыла о присутствии рядом с собой земского посла. «Не очень-то она и умна, – решил Валентин, внимательно наблюдая за царицей, – если уж до столь очевидных вещей сама не смогла допетрить. Да что там говорить – дурища круглая. Агрессивная, энергичная, активная, но полная дура. Неужели это она управляет хитрованом Никитой Романовичем? Невероятно…»

Не успел Валентин достроить эту логическую цепочку, как Мария наконец-то очнулась от своих тягостных раздумий.

– Хитер ты, купец, – прошипела она. – Хитер и сладкоречив, аки змий-искуситель. Но слава Создателю! – Она быстро перекрестилась. – Вразумил меня. Не удастся тебе меня обмануть! Ведь кроме бояр есть еще и попы. Есть епископы и митрополиты. Есть патриарх. А они истинные враги просвещения и веры подлинной, основанной на знании и науках. Попы не бояре, с ними посложней будет. Их по вотчинам не разошлешь. Соберут Собор и объявят анафему хоть царю, хоть царице. Что, не было такого, скажешь? – Валентин лишь всплеснул руками и одновременно скривил губы, словно пытаясь таким образом выразить протест против сказанного. – Ты прав, купец. До анафемы царствующим особам, слава богу, дело не доходило. Но ведь был же Собор, осудивший ересь жидовствующих! – вскричала она. Тут она длинно матерно выругалась. Валентин поморщился. Он, понятно, не институтка, но сквернословящие женщины его не вдохновляли ни в двадцать первом веке, ни тем более в шестнадцатом. – И слова-то какие подобрали… Ересь жидовствующих! Мерзкие лицемеры! Но не остановить им тягу человека к просвещению! К знаниям об истинном боге! Это великое учение каббалу они назвали ересью жидовствующих! Ничтожества, прокисающие в своих церквах и возносящие молитвы в пустоту! Что они могут противопоставить науке? Математике? Ангелологии? Алхимии? Магии? Что они могут противопоставить заповедям и фундаментальным трудам Гермеса Трисмегиста?! Свое жалкое Писание?! Воспоминания безграмотных бродяжек о таком же, как они, бродяжке Исусе, которого они провозгласили божьим сыном?! Бред!