«Беатриче прекрасная» застывает с прикрытыми глазами, быть может, это транс, быть может, летаргия, существование по эту и ту стороны бытия одновременно. Почти юноша.

«Прекрасная Розамунда», «Дневной сон», «Пандора», держащая в открытых до плеч мощных руках свой чудовищный ящик, свою немилосердную тайну. Гермафродиты.

«Прекрасная донна», ты – андрогин, двуполярное совершенство.

Андрогин обнаженный – «Сирена».

«Жанна д’Арк, целующая меч освобождения» – андрогин с явно выраженным адамовым яблоком на высокой шее.

И наконец, Астарта, Ашера, Иштар – богиня любви и власти – здесь – поглощающий, вызывающий страсть андрогин.

Что это – бред одурманенного алкоголем, опиумом и страданиями поэта? Поиск абсолюта в дебрях и мороках сознания? Идеал красоты, формируемый временем?

Мощь и нежность, совмещение противоположностей, невероятность.

Я нажимала круглую кнопку ноутбука, открывала «Страну чудес» в аудиоформате, включала среднюю громкость, так чтобы шум воды и другие звуки не мешали слушать, и принималась готовить завтрак. В очередной раз, делая клики на следующую главу, замечала, что экран и клавиатура грязны, хваталась за влажную тряпицу и принималась тереть панели, понимая, что надо бы сначала отключить комп, что нельзя влажным, но продолжала протягивать уголок тряпицы по лабиринтикам между буквами, тереть экран, стараясь нажимать как можно слабее. Вот, чисто. Я возвращалась к взбитым вилкой яйцам, потому что Старик терпеть не мог миксеры, электротерки и микроволновки, и крошила в плоский тайский казанок спелую и зеленую папайю, живописно ложащуюся почти алыми и почти белыми ломтиками в оранжевую яичную массу, добавляла слишком твердые черри, остальные томаты тайцы снимают с кустов почти зелеными, потому что они не успевают вызревать на рано иссыхающей ботве. Омлет весело шкварчал на огне, теперь только старайся, подобно тайским кукерам, взбадривай лопаткой массу, иначе тут же пригорит, ох уж эта их особая посудина!

– Ты Мураками читаешь, вернее, слушаешь, потому что все читают, потому что модно? – В руках у Старика толстенный том. Знаю, это недавно вышедший романище Джонатана Литтелла.

– А ты своих «Благоволительниц» – поэтому же?

– Ты не ответила. А я отвечу: потому что тут – попытка глянуть на Вторую мировую изнутри, с позиции нациста. Мне это интересно. И это литература.

– А Мураками не литература? – Женский голос несколько спешно продолжал произносить текст, я не останавливала его. – Он, кажется, так просто, прозрачно пишет, а затягивает, как во что-то вязкое. – Я усердно вертела лопаткой в содержимом казанка. – Все, готово. Только книгу – в сторону. Договорились? Читать за едой не здорово, а в присутствии сотрапезника – преступление против его величества Общения.

– Хорошо, в сторону так в сторону. Но общаться втроем будем? Не купить ли тебе наушники? Хотя нет, нет, не покупай. На мой взгляд, человек с замкнутыми ушами, как бы это поточнее? Ущербен. А уж для окружающих его псевдоотрешенность просто оскорбительна. Во всяком случае, для меня.

Я поймала курсором «стоп».

– Ну, я же не пользуюсь наушниками. И… мне тоже больше нравится читать глазами. Просто там так интересно, не хочется упускать время, пока готовишь, уборку делаешь… Какие планы?

– Посижу в шезлонге, внизу, среди клумб. Я бы посоветовал почитать другого японца – Кендзабуро Оэ. Что все так на Мураками зациклились? Ну, вот этот «двойной» роман, на мой взгляд, в нем столько лишнего, за уши притянутого. Зачем, к примеру, столь длинное повествование подземного путешествия среди чудовищ, рассчитанное в своих страшилках скорее на подростка, чем на взрослого человека? Укороти втрое, сожми – ничего не изменится к худшему. И эти единороги столь же не обязательны. Их легко можно заменить на любое другое мифическое животное, опять же ничего не изменится. Знаешь, моя мать говорила, что хорошо сыгранная роль не оставляет возможности представить на месте исполнителя никакого другого актера. Так же и в литературе. Ты можешь себе представить, чтобы Настасья Филипповна или Аглая, или генеральша были какими-то иными? На их месте были бы героини с иными чертами характера, с иной внешностью?

– Пожалуй, нет. Совсем не могу. Да и зачем представлять? Зачем там менять что-либо? В голову даже не приходит.

– А на месте единорогов можешь что-то другое представить?

– Ну, в общем, да. Только их золотая шерсть уж больно эффектна. И эта их покорность.

– Правильно. Какие-то детали эффектны или точны и потому незаменимы. А, например, мамонты с золотой шерстью, стелящейся по земле, сгодились бы? Или зубры с печальными коровьими глазами?

– Вполне. Но автору требовалось мифическое животное, не существовавшее на самом деле никогда.

– А есть ли в романе необходимость именно в мифическом животном? Что-то я не уследил. Думаю, необязательный это элемент. А животные сами по себе – мягкая, теплая тема, будоражит сентиментальность, трогает. Назови хоть жирафов, хоть верблюдов или этих роскошных яков-орлыков или пышнорунных лам. Леопарды, пумы – удивительные всё создания, красивые, для мистических размышлений вполне подходящи. А пеликаны, фламинго! На этих диковинных существах можно такие фантасмагории строить, такие чувства теребить, благодатнейшая тема – животные…

– По Сабу скучаешь?

– А как же? И по кошкам. Это же – любимые, родные. – Старик помолчал, пожевал кусочек белой папайи, подцепил вилкой ломтик красной и с интересом его разглядел. Будто яркий цвет подсказал ему что-то, Старик продолжил: – А там вполне сгодился бы и какой-нибудь особый печальный кентавр, как никогда реально не существовавший, раз автору это так важно. И получается, что вся история с Ленинградским университетом и украинскими раскопками вообще существует ради демонстрации каких-то знаний автора. Или зачем? Это же совершенно неважные обстоятельства. А библиотекарша, которая, придя в гости к герою, повествует в мелких подробностях историю этих единорогов, будто она диссертацию про них писала, это как? Когда она там успевает досконально проштудировать и вызубрить все, что касается этих существ? Автору нужно как-то передать информацию читателю. Он сбагривает эту функцию удобному персонажу. Шито белыми нитками. В результате какие-то места – технический недочет, часть книги может быть заменена на что угодно другое, часть сокращена. Есть хорошие важные мысли, есть роскошные куски с настроением, видимые, живые, выстраданные, что касается «Конца света». Но в целом – нет, не профудача. Фантастика – смешная, ходульная с этим ученым, якобы леонардовского масштаба, с этими подземельями, кивающими в сторону Бэтмена и Пингвина. Мистицизм – лысоватый, не убеждает ни культ поклонения когтистой рыбе, ни страж в облике и с нутром палача. А вот «И объяли меня воды до души моей» Кендзабуро Оэ – мощная работа, без швов, без подтасовок. Вся пронизана мистицизмом, который в самой природе этого романа, суть и средоточие его содержания. И ситуация поистине фантастична, а воспринимается как абсолютная реальность. Реальность невозможного. Психологически подробно, не в смысле многословия и длиннот изложения, когда долго и нудно рассматривают процесс под лупой, нет, в смысле точности и остроты наблюдения. Не буду рассказывать. Почитай.