Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ой, ну что же вы. Уж нас простите, у нас тут по-простому. По-деревенски. Свет-то провели, а вот канализации-то нет. Откуда! Вы осторожнее! – причитала библиотекарь, осознав, как не права она была. Романистке было уже все равно. Она залетела в деревянное сооружение с пугающей темной ямой и затихла. Сидела она там довольно долго, выходить не хотела, невзирая на январские морозы и отсутствие освещения. Библиотекарша испереживалась, потом все-таки додумалась принести туалетную бумагу, вернее, газету, и только после этого романистка соизволила вернуться к реальности. Бледная, с явными признаками отравления, романистка закуталась в тоненькое пальто и мученически огляделась.
– А что это? – удивилась она, только сейчас заметив, что на крыше нужника самым нелепым образом возвышается огромная, гигантских размеров спутниковая тарелка.
– У нас теперь Интернет, телефония тут! – гордо пояснила библиотекарь.
– Что же вы ее сюда? – поморщилась писательница.
– Ну… а что такого? Тут сигнал хороший. Мы тут больше ста каналов ловим.
– Лучше бы канализацию сделали, честное слово! – размахивала руками романистка, под вечер вернувшаяся с библиотечной вахты в тамбовский отель. – Нет, вы подумайте. Спутник у них есть, а туалета нет. Еще и огурчики эти, будь они прокляты. Вы как хотите, Олесечка, а завтра я ни крошки в рот не возьму. Пусть хоть стреляют! Есть я отказываюсь.
– Как-то все это странно, – удивилась Олеся, переглянувшись с еще более обескураженной Танечкой. – Я понимаю, когда творенцию не кормят.
– Творенцию? – нахмурилась романистка. Олеся хмыкнула, а Танечка пояснила, что так она именует сокращенно творческую интеллигенцию. Ничего такого, простая аббревиатура.
– Да уж, но чтоб перекармливали, да еще заставляли?!
– У меня сегодня тоже было что-то подобное, – вмешался один прозаик, приятного вида чуть лысоватый мужчина.
– Спутник на туалетной будке? – подняла на него смешливые глаза романистка.
– В одной из областей я отказался даже от чая, так меня библиотекари буквально умоляли. Сказали, если я не съем хоть что-то, им будет строгий выговор, а то и увольнение. Потому как тут – распоряжение губернатора.
– Губернатора? – моментально нахмурилась Олеся. – При чем тут губернатор? Зачем ему, интересно, закармливать нашу творенцию?
– Так и сказали! – для убедительности повторил прозаик. – А я не понимаю, зачем они делают эту черемшу. Мерзость какая, и желудок болит.
– Так, господа писатели, тут какая-то ошибка. Не ешьте и не пейте ничего в библиотеках до особого распоряжения. И вообще не мог губернатор отдать такое распоряжение.
– А может, это какой-то саботаж в сторону Первопрестольной? Может, он тут пытается делать политику через наши желудки? – предположил он. – Воздействует на умы кратчайшим способом?
– Тогда уж на сердца. Но ведь путь к сердцу через желудок лежит только у мужчин, – усмехнулась романистка, держа в руках чашку с горячим ромашковым чаем.
И только тут Олеся заметила, что великий русский писатель Савва Захарчук в дискуссии не участвует. Хотя обычно он любит быть ближе к народу и высказываться. Причем частенько высказывается громко, разгромно и с использованием ненормативной лексики, ибо так, по его мнению, только и должен выражаться великий современный русский писатель. А тут – тишина и приличие.
Олеся огляделась и поняла, что гения вообще не наблюдается в штаб-номере библиотечного каравана.
– А где наш великий? – поинтересовалась она. – Интересно, а его-то как кормили?
– Не понимаю, с чего весь сыр-бор! – возмутился Захарчук, обнаруженный, естественно, в баре.
Он был найден по телефонному звонку, в качестве которого у него на аппарате выступал старый советский гимн. Савва сидел за потрепанной самодельной барной стойкой, попивал водочку, беседовал с бледным измученным барменом о судьбе России и закусывал чипсами, которые принес с собой. Бармен, впрочем, уже не сопротивлялся, ничему не удивлялся и не пытался избавиться от плохого клиента.
– Вам ничего не известно о том, что за странное распоряжение отдал губернатор? Почему наших кормят? – приперла его к стенке Олеся. Правда, и до Олеси Захарчук уже приваливался к стене. Вообще гения прилично штормило. Интересно, как он в таком виде мог выступать? Или он прямо тут так набрался?
– Конечно, известно! – хмыкнул он. – Только, знаете, поздно.
– Что поздно? – удивилась Олеся. – Сидеть тут? Так идите спать, Захарчук. У вас завтра интервью, вы как на нем собираетесь выступать?
– А кормить нас поздно. Надо было сразу встречать как положено! – прокричал Савва и принялся махать руками.
Олеся стиснула зубы и побежала звонить помощнику губернатора по культуре.
Ситуация начала проясняться. Действительно, оказалось, что, когда группу московских писателей представляли губернатору, случилось непоправимое, хоть это как-то умудрились не заметить и проглядеть и Олеся, и Танечка. Была суматоха, вся встреча у губернатора шла бодро и быстро и была затеяна ради одной простой цели – дать журналистам повод написать в местных газетах о встрече губернатора области с творческой интеллигенцией и о его широких взглядах. Для этого-то и приехали они в здание местной мэрии, для этого-то губернатор и жал руки неизвестно кому, и улыбался, и стоял в привычной фотопозе на фоне карты области. В общем-то под эти нужды – поднятие престижа местной администрации – и был профинансирован библиотечный караван в целом и визит московской писательской элиты – уж какую нашли – в Тамбов. Ну модно сейчас принимать у себя творенцию!
В общем, все шло хорошо, улыбались в камеру, губернатор похлопывал писателей по плечу, улыбался дамам и задавал всякие дежурные вопросы, в числе которых случился и такой:
– Как вам тут у нас, на тамбовской земле? – банальный вопрос, и только по чистой случайности он был задан не Кроликовой, к примеру, которая бы тут же процитировала себя и этим бы дело и кончилось. Но вопрос достался Захарчуку. А он возьми да и ответь:
– Земля у вас знатная, и люди настоящие – наши, русские. Только что же вы писателей совсем не угощаете? Так ведь не делают, где же извечное русское гостеприимство, – сказал Захарчук свои волшебные слова и ушел пить водку.
А губернатор побелел и зама по культуре, приличнейшего человека, отца четырех детей от двух жен, чуть не порвал на части. Громы и молнии метал в приемной – уже и фотографии были нехороши, и улыбки недостаточно убедительны.
– А если эти твари писучие в Москве скажут, что их тут, у нас, голодом морили? Им что – ляпнут, и все, а нам пятно позора на всю жизнь.
– Не понимаю, как он мог, – оправдывался зам по культуре. – Кто его сюда пригласил?
– Кормить их! Чтобы они лопнули, эти диссиденты недобитые. Пущай всеми деревнями готовят им столы. Особенно этому, в шапочке. Народовольцу хренову! А перед отъездом им… сволочам… ужин забабахай. В нашем в Дворянском гнезде! Да чтобы по пять перемен блюд.