Акос выбрал тигель и поставил его на горелку.

– Зачем ты училась рукопашному бою, если ты можешь причинить боль с помощью простого прикосновения? – спросил он, наполняя стакан водой из-под крана.

Вылил в тигель, зажег огонь, взял нож и разделочную доску.

– Это часть шотетского образования, нас обучают боевым искусствам с детства. И мне это нравилось, – добавила я, помедлив.

– Где тихоцветы? – осведомился он, водя пальцем по банкам.

– В верхней – справа.

– Но ведь шотеты не используют ледоцветы.

– Шотеты не используют, – ответила я. – Но мы – исключение. У нас есть все. Перчатки найдешь под горелками.

– Что же, госпожа Исключительность, – фыркнул он, – тебе надо будет изыскать способ добывать еще и еще. Нам понадобится много.

– Понятно, – сказала я и на миг умолкла. – А читать тебя в армии не обучили?

Я полагала, что Вакрез должен был научить его не только драться. Но и писать, к примеру. «Откровенный язык» – это язык разговорный, а не письменный, детям приходилось учиться писать и читать.

– Подобные материи их не интересовали, – ответил Акос. – Мне командовали «Бегом марш!», и я бежал. Вот и все.

– Тувенскому мальчишке не пристало жаловаться на то, что его превратили в сильного шотетского мужчину, – заявила я.

– Я не превратился в шотета. Я – тувенец и всегда им останусь.

– То, что ты беседуешь со мной на шотетском, свидетельствует о другом.

– То, что я беседую с тобой на шотетском, является дурацким генетическим вывертом! – рявкнул он.

Я не стала спорить. Но чувствовала, что со временем Акос изменит свое мнение.

Акос извлек из банки с тихоцветами бутон, оторвал лепесток и сунул в рот. Я зачарованно смотрела на Акоса. Такая доза должна была мгновенно свалить его с ног. Акос проглотил лепесток, на секунду прикрыл глаза и как ни в чем не бывало вернулся к разделочной доске.

– У тебя к ним иммунитет? Как к моему токодару?

– Нет. Но они воздействуют на меня слабее, чем на других.

И каким образом он это обнаружил?

Акос положил бутон на доску и плашмя надавил ножом на цветоложе. Бутон раскрылся. Провел острием по каждому лепестку, быстро расправляя их. Это было похоже на волшебство.

Я наблюдала, как пузырится зелье из тихоцветов, сначала – красное, затем, после добавления засахаренных солефрутов – оранжевое… Когда Акос прибавил стебли сендеса, предварительно срезав с них листья, варево стало коричневым. За сендесом последовала щепотка порошка из «цветов ревности», и жидкость вновь покраснела. Как странно. Да и невозможно.

Акос снял тигель с огня, переставил на соседнюю горелку, чтобы остудить, и повернулся ко мне.

– Это весьма сложное искусство, – произнес он, широким жестом обводя комнату с ее полками, на которых стояли колбы, пузырьки и банки с ледоцветами. – А с обезболивающим на тихоцвете будет еще труднее. Ошибись хоть чуточку и приготовишь себе яд. Надеюсь, ты умеешь быть не только жестокой, но и аккуратной.

Он легонько коснулся тигля кончиком пальца и сразу же его отдернул. Я невольно залюбовалась его быстрыми движениями и поняла, к какой боевой школе он принадлежит. Зиватахак, «путь сердца».

– Ты знаешь о моей жестокости лишь понаслышке, – заметила я. – А хочешь я тебе скажу, что я слышала о тебе? Ты – неженка, трус и дурак. Слухи верны, как считаешь?

– Ты из Ноавеков, – упрямо буркнул он, скрещивая руки на груди. – Беспощадность в вашей крови.

– Я не выбирала кровь в своих венах, – возразила я. – Как и ты не выбирал свою судьбу. Мы с тобой стали тем, кем должны были стать.

Я развернулась и покинула комнату, задев дверной косяк закованной в броню рукой.

Я проснулась на рассвете, когда перестало действовать снадобье. За окном начиналось бледное утро. Как всегда медленно, по-старушечьи, я сползла с кровати, то и дело останавливаясь, чтобы передохнуть. Натянула легкий и просторный тренировочный костюм из синтетической ткани, сшитый на Тепесе. Никто лучше тепессаров не умел создавать одежду, сохраняющую прохладу: их планета была настолько жаркой, что люди не выходили из дома без термозащиты.

Прижавшись лбом к стене, я зажмурилась и на ощупь принялась заплетать волосы. Мне давно не доводилось расчесывать свои густые темные волосы, как я расчесывала их в детстве, надеясь завить в тугие кудри. Боль лишила меня и этого удовольствия.

Закончив, я достала из ящика стола свой ток-нож. Он был выключен, черные усики Тока не обвивались вокруг лезвия. Прихватив клинок с собой, я вошла в провизорскую, куда Акос перетащил свою кровать, – иногда он ночевал именно здесь.

Подкравшись, я прижала лезвие к шее Акоса.

Он открыл глаза, его зрачки тут же расширились. Парень попытался встать, но я слегка надавила на нож. Акос замер, а я ухмыльнулась.

– Ты спятила? – спросил он хриплым со сна голосом.

– Вижу, слухи обо мне распространяются быстро, – весело сказала я. – Но гораздо существеннее, не спятил ли ты, раз позволяешь себе спокойно дрыхнуть в логове врага, даже не потрудившись запереть дверь на засов. Если это не признак безумия, значит, идиотизма, выбирай сам.

Он попытался пнуть меня в бок коленом. Я блокировала удар локтем. Лезвие уперлось ему в живот.

– Ты проиграл прежде, чем проснулся, – заявила я. – Первый урок: если хочешь победить в сражении, постарайся избежать драки. А если твой враг – глупый соня, проще всего – перерезать ему глотку во сне. Если он мягкосердечен, обратись к его состраданию. Если он хочет пить, отрави его воду. Усек?

– А как же честь? Плюнуть и растереть?

– Честь! – фыркнула я. – Когда речь идет о выживании, для чести нет места.

Я процитировала строки из прочитанной однажды огрианской книги. Разумеется, в переводе на шотетский, кто здесь будет разбирать огрианский? Мои слова мигом прогнали сон из глаз Акоса: куда там ток-ножу!..

– Вставай, – приказала я, сунула клинок в ножны на пояснице и покинула комнату, чтобы Акос мог переодеться.

Когда мы закончили завтракать, солнце уже встало. В потайных коридорах бегали слуги, разнося по спальням чистое белье. Скрытые ходы тянулись с запада на восток параллельно обычным коридорам. Особняк построили таким образом, чтобы отделить хозяев от подчиненных. По такому же принципу возведен и сам Воа: в центре – дом Ноавеков, окруженный жилищами влиятельных и богатых, все остальные обретаются во внешнем круге, борясь за то, чтобы войти во внутренний.

Тренажерный зал, располагавшийся неподалеку от моей спальни, был просторным и светлым. Одну его стену занимало широкое окно, вдоль другой тянулось зеркало. С потолка свисала позолоченная люстра: изящный светильник контрастировал с черным полом, беспорядочными грудами матов и учебного оружия. Это было единственное помещение, которое позволила перестроить моя мама. Она считала, что поместье необходимо сохранять во всей его «исторической целостности», включая трубы, из которых иногда пованивало гнилью, и потускневшие дверные ручки.