– После твоей сказки мне захотелось есть, – сказал, потягиваясь, Альхаджи. – Хотя история хорошая. Я никогда не слышал такого варианта.

Это было сказано с иронией. Мы все засмеялись – Муса и вправду много нафантазировал.

К этому времени уже стемнело. Небеса будто бы свернулись так, что голубая «сторона» оказалась внутри, а снаружи виднелась лишь черная бархатная «подкладка». Мы поставили остаток воды и еды у дверей и стали готовиться ко сну.

Всю ночь я просидел в комнате рядом со спящими друзьями, но уснуть мне удалось только перед рассветом. Я вспоминал, как иногда поздним вечером сидел с бабушкой у камина. Она все приговаривала:

– Ты так быстро растешь! Кажется, что я еще вчера была на церемонии наречения имени, которую мы устраивали для тебя.

Она смотрела на меня, ее красивое лицо сияло. Несколько раз я слышал от нее рассказ об этом обряде, и хотя сам потом был свидетелем подобных церемоний, мне запомнилось именно то, что говорила бабушка.

Собрались все соседи. Еды было в изобилии, ее готовили заранее и всем миром. Рано утром мужчины закалывали овцу, разделывали тушу и раздавали мясо хозяйкам, которые считались лучшими стряпухами. Каждая из них делала к празднику свое коронное блюдо.

Мужчины толпились во дворе, громко приветствуя друг друга, пожимая руки, смеясь. Под ногами у них крутились мальчишки: слушали разговоры взрослых, помогали по хозяйству – резали кур или кололи дрова.

Неподалеку в отдельно стоящих кухнях с соломенными крышами женщины толкли рис в ступках и пели, поигрывая при этом пестами. Иногда они высоко подбрасывали пест и, прежде чем поймать его, делали несколько хлопков. Хозяйки постарше и поопытнее успевали, пока пест летел, не только хлопнуть в ладоши, но и исполнить короткий «танец» со сложной жестикуляцией, в соответствии с содержанием песни. Эти ритуальные жесты обычно имели благодарственный смысл.

В кухне девочки, сидя на земляном полу, раздували угли под огромными кастрюлями. Они дули на огонь, махали над очагом бамбуковыми веерами или старыми тарелками.

Уже к девяти часам утра угощение было готово. Гости и хозяева облачались в свою лучшую одежду. Особенно красивыми были женщины – в легких юбках, цветастых платьях, балахонах, расшитых яркими узорами. Вокруг талии они повязывали пояса-лаппеи — широкие, собранные в складки куски ткани. Головы также повязывали шарфами, иногда придавая этим уборам самые невероятные формы. Все были в приподнятом настроении и ждали начала церемонии, которая длилась обычно до полудня.

– Чуть позже пришел имам, – рассказывала бабушка. – Ему передали большой металлический поднос с леве (рисовой пастой) и выложенными по кругу орешками колы, а также калебасы – сосуды из тыквы-горлинки. Имам устроился на стуле в центре сада, неторопливо закатал рукава белоснежного одеяния, перемешал леве и разделил его на несколько тщательно сформированных кучек. Сверху каждой он водрузил по ореху колы, а затем прочитал несколько сур из Корана, произнес молитву и окропил землю водой, приглашая духов предков присоединиться к собранию.

Имам подал знак матери, велев ей подойти поближе и показать ему младенца.

До этого дня меня не выносили из дома во двор. Мама преклонила колени перед имамом и приподняла меня повыше. Тот окропил водой мой лоб, произнес молитвы, а затем возвестил всем имя новорожденного. «Нарекаем его Ишмаэль!» – объявил он, и все присутствующие зааплодировали. Женщины принялись петь и танцевать. Мать передала младенца отцу, и тот поднял меня высоко вверх, чтобы всем было видно. Потом малыш обычно «ходил по рукам» – его должен был подержать каждый из гостей. Так он становится членом общины, которая с этого момента в ответе за него и обязана заботиться о его благополучии.

Внесли еду на огромных блюдах. Вначале к трапезе приступили старейшины – все они ели с одной большой тарелки. Потом подали угощение мужчинам, следом позвали мальчиков, и лишь после этого свою долю еды получили женщины и девочки. Затем все плясали и пели. Во время веселья меня передали на руки пожилым женщинам, не участвовавшим в танцах. Они обнимали меня, смеялись и называли «маленький муж». Уже тогда они мне стали рассказывать истории о жизни племени. Каждый раз, когда я улыбался, старушки радостно кивали: «Смотрите, ему нравится слушать сказки! Ты, малыш, родился в правильном месте».

У меня на губах сама собой заиграла улыбка, когда я вспомнил счастливое лицо бабушки, много раз рассказывавшей мне об этом событии. Мои друзья уже давно спали, похрапывая во сне. Подул предрассветный ветерок, и у меня тоже стали слипаться глаза.

Проснувшись утром, мы обнаружили, что копченое мясо исчезло. Мы стали винить друг друга и чуть не переругались. Канеи внимательно рассматривал Мусу, будто искал остатки съеденного мяса вокруг его рта. Муса разозлился и полез в драку. Я уже готовился разнимать их, как вдруг Саиду указал нам на разорванный мешок, валявшийся в углу веранды.

– Похоже, мясо съела собака, правда ведь? – сказал он, демонстрируя нам жеваные края мешка. – Никто из нас не виноват. Видите, мешок по-прежнему завязан? – Саиду продемонстрировал узел. – Кто бы это ни был, вор еще где-то поблизости.

Он взял палку и отправился обследовать кусты.

– Теперь ты видишь, это не я, – заявил Муса и последовал за Саиду, сердито отпихнув Канеи.

– Это какое-то животное, – предположил Мориба, изучая следы на земле. Некоторые бродили по двору, кто-то пошел к реке – туда вели следы. Мы думали уже бросить поиски, когда Саиду закричал из-за сарая, служившего хранилищем продуктов.

– Я нашел злого вора. Вот он!

Мы все побежали туда, чтобы взглянуть, кто это. Там и вправду сидела собака, дожевывавшая остатки мяса. Увидев нас, она залаяла и сгребла остатки пищи тощими ногами, защищая их от нас.

– Гадкий пес! Это наше мясо! – закричал Альхаджи, выхватил палку из рук Саиду и погнался за собакой. Та схватила свою добычу в зубы и исчезла в кустах. Саиду покачал головой, взял баллон с водой и пошел к дороге, чтобы продолжить путешествие. Мы все двинулись за ним, в том числе и Альхаджи, все не выпускавший из рук палку.

Весь день мы искали по обочинам какие-нибудь съедобные плоды. В пути ребята мало разговаривали, но вечером, когда остановились, чтобы передохнуть, завели такой разговор.

– Надо было убить ту собаку! – медленно произнес Альхаджи, ложась на землю.

– Зачем? – поинтересовался я.

– Да, зачем? Что бы это дало? – Мориба присел.

– Я хотел убить ее, потому что она съела единственную пищу, которая была у нас с собой, – рявкнул Альхаджи.

– Мы могли бы ее съесть, – заметил Муса.

– Не думаю. Ее мясо, вероятно, невкусное, да и не было бы возможности его как следует приготовить, – я повернулся к Мусе, который лежал на спине рядом со мной.

– Как вам самим не противно! Мне гадко от одной мысли о таком обеде! – воскликнул Джума.