Шарль поступил в художественную школу и учился у нескольких преподавателей, увлеченных новыми тенденциями в искусстве и архитектуре, которые в то время распространились по всему континенту. Еще в юности он стал получать архитектурные заказы – строил жилые резиденции. В облике его первых творений явственно ощущалось влияние европейского движения «Искусства и ремесла», в том числе влияние венской школы и германского движения ремесел. Построенная в 1912 году вилла Жаннере-Перре выдает влияние Джона Рёскина, который когда-то побывал в Ла-Шо3. Одну резиденцию отличает сознательно выполненная в швейцарском стиле крыша. Другая построена в неоклассическом стиле – высокий прямоугольный блок примыкает к полуцилиндру, дом украшен карнизами, изящными овальными окнами и тонкими колоннами на первом этаже, напоминающими стиль голливудского регентства 40-х годов ХХ века. Эту резиденцию Шарль-Эдуард построил, когда ему было всего 17 лет.

Во время Первой мировой войны Шарль-Эдуард жил в нейтральной Швейцарии, учился в художественной школе и, как и многие архитекторы своего поколения, строил планы перестройки регионов, разрушенных в ходе военных действий. В 1914 году он разработал концепцию здания «Дом-Ино» – бетонные перекрытия, поддерживаемые укрепленными стальными балками и бетонными колоннами. Колонны встраивались в края перекрытий, делая структурную систему поддержки независимой от внешней кладки, что позволяло, к примеру, создавать длинные цепочки окон. В идеях Жаннере явственно чувствовалось влияние инженерных новаций американского промышленного строительства, ставших известными в Европе. Кроме того, на него явно влияли более изысканные европейские течения, в частности немецкий Баухаус.

Чтобы продолжить образование, Шарль-Эдуард отправляется в путешествие по Европе4. Он посещает Вену, где знакомится с трудами архитектора-модерниста Адольфа Лооса, а затем едет в Грецию, где 18 дней проводит у монахов православного монастыря на горе Афон. Живописные горы и суровая монастырская архитектура производят на него глубокое впечатление. Знакомство с новыми авангардными течениями заставляет Жаннере забыть о стилях XIX века, которые он изучал в школе. Он вернулся в Ла-Шо другим человеком. Новые идеи, профессиональные трудности и личный конфликт с бывшими учителями и коллегами убедили его в том, что нужно начать все сначала. В 1917 году он отправился в Париж, поселился в доме 20 по улице Жакоб в квартале Сен-Жермен-де-Пре и вошел в группу швейцарских банкиров и другой молодежи, которую как магнитом притягивали энергия и новые идеи французской столицы.

В Париже провинциальный швейцарский буржуа Шарль-Эдуард Жаннере-Гри стал совершенно другим человеком. Он познакомился с художником Амеде Озанфаном, работавшим в собственном стиле «пуризма» – более прямолинейном варианте кубизма Леже и Пикассо. Вместе с Озанфаном они начали издавать небольшой журнал L’Esprit nouveau(«Новый дух»), в котором печатали откровенно авангардные статьи об искусстве и жизни. Жаннере начал подписывать свои статьи различными псевдонимами. В 1920 году он впервые использовал псевдоним Ле Корбюзье – по-видимому, в этом сказалось наследие его далеких южнофранцузских предков, а может быть, ему просто захотелось использовать слово corbeau (ворона). Ему всегда нравилось говорить о себе в третьем лице. Многим из тех, кто его знал, было ясно, что у юного Жаннере грандиозные планы, для которых Ла-Шо-де-Фон просто мал. Когда он покинул Швейцарию, друг написал роман, герой которого был списан с него: «Он сбрасывает балласт. Только так можно подняться»5.

Позже Жаннере писал другому своему другу:

ЛК – это псевдоним. ЛК неустанно создает архитектуру. Он отвергает неинтересные идеи; он не хочет поступаться своими принципами, идя на предательство и компромиссы. Он совершенно свободен от груза похоти. Он никогда не должен разочароваться (но удастся ли ему это?). Шарль-Эдуард Жаннере – воплощение человека, который пережил бесчисленное множество сияющих или безотрадных событий жизни, полной приключений. Жаннере Ш.Э. еще и рисует, потому что, хотя он не художник, его всегда страстно увлекала живопись, и он всегда рисовал – как любитель.

Ш.-Э. Жаннере и Ле Корбюзье вместе подписывают это письмо.

С наилучшими пожеланиями.

Париж, 18 января 1826 г.6

Нового человека влекли бескомпромиссные, идеалистические решения. Возможно, на него повлиял суровый кальвинизм родного города или масонская увлеченность геометрическими и абстрактными концепциями духовного и морального порядка. И он решил сделать свою судьбу достойной этой новой личности. Он написал «Поэму прямого угла» – своего рода манифест формальной четкости и моральной и духовной праведности прямого угла и прямой линии. Он предложил систему пропорций «Модулор», основанную на «вечной гармонии» человеческого тела, тем самым перефразировав антропометрические идеи древних греков и римского архитектора Витрувия. Один из биографов Ле Корбюзье, Чарлз Дженкс, писал, что «он попытался найти героическую роль в осознании личной судьбы в некоей могучей безличной силе» и что «всю жизнь Корбюзье искал такой вид универсального символизма, который был бы внеисторическим и нетрадиционным»7. Сам Ле Корбюзье писал о себе совсем по-ницшеански: «Я хочу бороться с самой истиной».

В 20-е годы Ле Корбюзье получил несколько заказов на строительство частных домов, преимущественно от знакомых – банкиров и промышленников, связанных со Швейцарией. Его дома были белыми и агрессивно суровыми, с круглыми лестницами, поручнями из труб и горизонтальными полосами окон. В его проектах явственно чувствовалась эстетика промышленного минимализма – германского Баухауса и других течений. Сочетание этих течений стало фирменным стилем архитектора. В 1922 году ему предложили разработать проект дома для парижского «Осеннего салона». Кроме того, его попросили высказать свои соображения по уличному городскому дизайну Парижа. Ответ его был поразительным – «План современного города с тремя миллионами жителей», диорама ультрасовременного города площадью 100 м2. Современный город представлял собой ряд одинаковых 60-этажных крестообразных башен из стекла и металла, стоявших на расстоянии 400 метров друг от друга и разделенных зелеными парковыми пространствами. В середине располагался многофункциональный транспортный центр и коридор разноуровневых дорог, предназначенных для определенных видов транспорта, с выделенными пешеходными платформами. С одной стороны города находился аэропорт. Расположенные в центре башни были окружены повторяющимися кварталами невысоких шестиэтажных зданий зигзагообразной формы – «вилл». Виллы тоже располагались в окружении зелени и односторонних виадуков. Основной принцип архитектора заключался в разделении: разделялись функции города (промышленная, коммерческая, жилая и рекреационная), виды и скорости транспорта, виды зданий8. Здания должны были занимать лишь 85 процентов площади города, а все остальное предназначалось для циркуляции и «садов». Ле Корбюзье разделил и жителей: в центральных башнях жили богатые, виллы предназначались для рабочих. В Современном городе не было ни ратуши, ни суда, ни собора.

Было совершенно ясно, что после войны Париж столкнулся с серьезным перенаселением, скученностью и ухудшением инфраструктуры и жилого фонда. Город отчаянно нуждался в новом жилье, офисных помещениях и транспортной системе. Но Современный город Ле Корбюзье полностью отвергал Париж, каким он был: многослойный город, раскинувшийся вокруг средневекового центра, с нерегулярными кварталами и улицами, заполненный множеством машин и людей, занятых самыми разными занятиями. Ле Корбюзье этот Париж не любил. Как и многие другие критики не имеющих четкого плана, традиционных городов до него, он видел в этом смешении и пестроте архаичный беспорядок. «Отсутствие порядка в этих городах нас оскорбляет; их деградация ранит нашу самооценку и унижает наше достоинство. Они недостойны своего времени; они больше недостойны нас», – писал он.9 Больше всего Ле Корбюзье ненавидел традиционную улицу: «Это улица пешехода тысячелетней давности, это пережиток веков; не функционирующий, отживший свое орган. Улица истощает нас. Она просто отвратительна! Почему же она все еще существует?»10 Ле Корбюзье хотел избавиться от традиционных улиц и заменить их рациональными, упорядоченными и абсолютно прямолинейными. Он писал: «Прямая линия – это линия человека, кривая – линия осла». Прямолинейные улицы Современного города идеально соответствовали духу нового общества и «нового человека» века машин.