Никогда прежде никто с таким пылом не клялся ей в своих чувствах, не обещал вечно заботиться и носить на руках. И ничего не нужно делать для этого. Он любил её саму, а не её голос и репертуар. Если бы можно было повернуть время вспять. Исправить содеянное.

От тяжёлых воспоминаний на глаза наворачивались слёзы. Нет. Она не может больше тешить себя пустыми надеждами. Но как потом смотреть ему в глаза? А если он сможет всё понять и простить? Как же хотелось снова стать молодой и наивной!

С тяжёлым сердцем Фелиция назначила ему встречу.

– Ребёнок?! – опешил Тайтус, и весь его пыл и страсть улетучились без следа. – Ты ждёшь ребёнка?!

Фелиция поджала губы и кивнула. Перед глазами зарябили слёзы, и на их фоне появился силуэт отца. Нет. Теперь она одна в этом мире. Ей некуда больше возвращаться и не на кого надеяться. Белая девушка с чёрным ребёнком на руках. Она плакала. Одна. На скамейке в парке. А редкие машины, тарахтя, проезжали по дороге, унося своих владельцев к их маленьким суетным жизням.

Олдин Раймонд – это имя, которое Фелиция дала своему ребёнку, было случайным, но молодой матери казалось, что оно подходит младенцу как нельзя лучше. – Как же ты похож на отца, – шептала она, разглядывая детское лицо.

Розовые губы робко обхватывали её сосок, и все тревоги и печали отходили на второй план. «Если бы можно было вот так прожить всю жизнь! – думала Фелиция. – Если бы родители сжалились над ней, позволив вернуться!». Она написала письмо в Хайфилдс, но ответа не пришло. Прощения отца она не ждала, но, может быть, мать или сестра могли бы её понять. Нет. Она была одна. В своём горе и в своём противоестественном счастье.

Уложив Олдина спать, Фелиция вышла на улицу. Овощная лавка, где она работала прежде, была открыта, и Фелиция вошла в её двери, с надеждой вглядываясь в лица продавщиц.

– Мистер Брандау, – обратилась она к управляющему.

Он поднял на неё глаза, заставив смутиться.

– Кажется, вы ещё не нашли мне замены? – Фелиция заставила себя смотреть на него.

Под хмурым тяжёлым взглядом, она покраснела. «Думать об Олдине! Думать об Олдине!» – твердила себе Фелиция, вспоминая своего ребёнка. Личная жизнь начала казаться не обязательной и второстепенной. Мистер Брандау кашлянул, поднялся из-за стола и нервно начал прохаживаться по комнате.

– Мне очень нужна эта работа, – взмолилась Фелиция.

Она вдруг вспомнила оставленное без ответа письмо домой, и решительность, с которой она вошла в двери лавки, сошла на нет.

– Я могу убираться, мыть лотки… – Фелиция шумно выдохнула и снова опустила голову.

– Как же такое вышло? – неожиданно по-отечески добро спросил Брандау.

– Я… – Фелиция вздохнула, пытаясь собраться с мыслями. – Я… – она вспомнила Персибала, вспомнила жизнь с ним и расплакалась.

– Ох, уж эти черномазые! – покачал головой Брандау, выслушав сбивчивую историю растроганной женщины.

«Нет! Всё совсем не так! – хотела сказать ему Фелиция. – Он не такой!». Но для этого нужно было рассказать обо всём, что случилось в доме мистера Джеральда, рассказать о Спарсере. Нет. Она не могла. Теперь не могла. В этом мире ей нужно заботиться не только о себе. Её ждёт Олдин. Фелиция представила его крохотное детское тельце и снова расплакалась.

– Ох, уж эти черномазые! – снова сказал Брандау, решив, что его слова пришлись в точку.

– Я не думала, что всё получится так! – сказала Фелиция, понимая, что, оправдывая Персибала, сделает только хуже. – Не думала.

– Ну, не вини себя, – морщинистые руки Брандау обняли её плечи. – Ты была молода, наивна…

– Я просто хотела петь, – Фелиция уткнулась лицом ему в грудь. – Пожалуйста, дайте мне ещё один шанс. Не прогоняйте меня. У меня никого нет, кроме Олдина. Совсем никого…

В старческих, заботливых руках было хорошо и спокойно. Если бы её родной отец мог так же обнять её и сказать, что всё будет хорошо.

Она вернулась домой и, покормив Олдина, долго смотрела за окно, пытаясь подготовить себя к тому, что ребёнка придётся оставлять одного на целый день. Такой маленький. Такой беззащитный. Лишь бы он спал, пока её не будет рядом. Но весь последующий день, стоя у лотка с овощами, она не могла отделаться от видения, как Олдин плачет. Оставленный. Всеми забытый. А она… Она стоит здесь и не может ничем ему помочь.

Отчаяние стало таким сильным, что Фелиция едва не бросила работу и не убежала домой. Но что будет, если она так сделает? На что они будут жить? Нет. Она должна терпеть, оставаясь здесь.

Тайтус прошёл мимо, не взглянув в её сторону. «Они все презирают меня», – думала Фелиция, вглядываясь в глаза всех, кто знал, что с ней случилось. И вместе с их косыми взглядами, вместе с их осуждением, Фелиция неосознанно начинала осуждать себя сама. Неумышленно, даже не замечая этого. Снова превращалась в замарашку и грязнулю. Не усомнившись ни на одно мгновение, она продала все свои наряды. Продала всё, что осталось от прошлой жизни. Теперь был лишь её ребёнок и забота, которой она хотела одарить его. Ничего другого не осталось. Даже после того, как Фелиция услышала разговор танцовщиц из местного кабаре, когда они покупали у неё фрукты, надежды вернуться к прежней жизни не было. Она стояла, опустив глаза, и слушала о том, как просто молодой девушке получить работу.

– Тайтус! – позвала она, пытаясь поднять тяжёлый лоток с овощами.

Он обернулся, но помог лишь после того, как это велел ему Брандау. Они шли с ним бок о бок, но теперь в его глазах не было ни любви, ни желания.

– Я не хотела обижать тебя, – сказала Фелиция, вкладывая в эти слова всю искренность.

Тайтус что-то хмыкнул себе под нос и отвернулся.

– Пожалуйста, – Фелиция решила, что ниже, чем есть, пасть невозможно. – Если бы мы могли снова стать друзьями. Просто друзьями, – взмолилась она, но Тайтус не удостоил её даже взгляда.

– Оставь ты его, – посоветовал Брандау.

Фелиция вздохнула и постаралась улыбнуться.

– Спасибо, что не отворачиваетесь от меня, – поблагодарила она его.

– Если бы ты могла сменить работу и скрыть рождение ребёнка, – Брандау вздохнул, увидев в глазах Фелиции решительный отказ. – Некоторые девушки так поступают, – добавил он. – Ты молода и могла бы найти себе мужа.

– Я не могу, – Фелиция вспомнила Олдина. – Не хочу.

Но вечером, возвращаясь с работы в свою убогую комнату, остановилась возле дешёвого бара и долго слушала, как за его дверьми репетирует местный джаз-бэнд.

– Если бы ты мог говорить, – ворковала она над кроваткой сына. – Если бы я могла поделиться с тобой своими печалями, – она услышала, как за стеной шумят соседи, и начала тихо напевать колыбельную.

Перед глазами снова встала картина бара, возле которого она останавливалась. Голос задрожал. По щекам покатились слёзы. Тихие и робкие. Сейчас Фелиция не могла позволить себе даже мечтать. Лишь в отчаянии сожалеть об упущенном.