раз мама попросила называть его папой, а я возмутилась: «Какой же он папа, если он дядя Рома?!» Где-то в глубине души уже тогда, в свои три с половиной года, я чувствовала, что он никак не может быть моим папой, оттого и заявила через месяц маме, что вырасту и выйду за него замуж. Мама тогда сильно на меня накричала и больно отшлёпала по заду, а спустя ещё недели две мы уехали к бабушке, и я больше никогда не видела дядю Рому.

– Эй, горе луковое? Ты живая там?

– Живая.

– Хорошо, а то мы почти приехали.

– Вы в «Солнечном круге» живёте?

– Чуть-чуть подальше, не в новых, а в старых домах. Мне хрущёвки больше нравятся. Кухни маленькие, зато квартиры тёплые, и звукоизоляция хорошая. А эти новые как коробки, уже через год все в трещинах, ветер подует, и дома нет.

Кивнув для приличия, я снова посмотрела в окно. Дождь не уменьшился ни на йоту. Небо не прекращало рыдать и отчаянно превращало асфальт в огромное грязное озеро. Людей поблизости больше не было, видимо, все уже давно разошлись по домам и до завтрашнего утра на улицу высовываться не собирались.

Он сказал правду. Мы действительно затормозили возле серой пятиэтажки ровно через семь минут после его категоричного «К себе тебя отвезу». Загнав автомобиль между деревьями, он помог мне выбраться и, закинув мою руку к себе на плечо, повёл к подъезду.

Добрались мы быстро. Его квартира располагалась на втором этаже. Чистая и опрятная, но с небольшим количеством мебели. В единственной комнате, которая служила и гостиной, и спальней, кроме расправленного дивана, письменного стола с ноутбуком, трёх стульев, комода с телевизором, зеркального встроенного шкафа да кресла в углу больше ничего не было. Обои на стенах изумрудные, шторы ‒ нежно зелёные с серебристыми листьями, мебель светлая. Единственным, что выбивалось из общего стиля, был ковёр, синий с жёлтым рисунком в виде ромбиков.

‒ А теперь давай-ка тебя осмотрим, ‒ проговорил он, усаживая меня на стул. ‒ Тошноты точно нет?

Помотав головой, я наконец-то улучила возможность рассмотреть его лицо. Красивый. Черты правильные. Нос прямой, греческий. Глаза угольно-чёрные, ресницы густые, тёмные и длинные, как у женщины. На щеках и подбородке щетина. Рот чувственный, а в уголках губ и между бровей уже появились заломы.

‒ Следи за колпачком. ‒ Он поднёс к моим глазам ручку и повёл её влево. ‒ Хорошо. Теперь вправо смотрим. Мугу. Косоглазие небольшое есть, да?

‒ Было у маленькой.

‒ Но ты мастерски научилось его скрывать, так ведь? ‒ Покачав головой, он потёр складку между бровями. ‒ Ладно, теперь закрой глаза и дотронься указательным пальцем до носа. Хорошо. Повтори то же самое левой рукой.

Я выполнила и эту просьбу. Судя по голосу, он остался доволен и принялся ощупывать мою ногу. Пальцы у него были горячие и длинные, верхняя часть голени припухла, и я сжала зубы, пытаясь не ойкнуть от боли.

‒ Ушиб, но сильный. Дня три поболит. Сейчас приложим лёд, отёк немного спадёт и боль утихнет. Если дождь всё-таки закончится, вечером съездим и сделаем снимок для успокоения твоей души и моей совести.

«А ведь он, наверное, боится меня даже больше, чем я его, поэтому и заботится, чтобы в суд не подала», ‒ поморщившись, решила я, посмотрев ему в глаза.

‒ Не беспокойтесь, я не буду писать заявление. И денег просить тоже не стану. Знаю, что сама виновата, и спасибо, что не бросили.

Вздохнув, я опустила голову и начала разглядывать ссадины на своих ладонях. Разбираясь с «сотрясением» и «переломом» он естественно забыл о них, а я постеснялась напомнить.

Снова поднять голову я решилась только минуты через две. Он смотрел в окно невидящим взглядом и, казалось, был за сотни километров отсюда. Что творилось в тот момент в его мыслях, я и подумать не смела, а потому снова принялась рассматривать комнату, пока не заметила на столе возле компьютера небольшую рамку для фотографий.

На ней, конечно же, был он. Но не сегодняшний. Моложе и, скорее всего, наивнее. Лет двадцати, не больше. Смешной, с длинной, вихрастой чёлкой и в свадебном костюме, а рядом стояла девушка. Не сказать, что писаная красавица, но довольно милая. Глаза ярко-синие, прямо как у моей мамы. Светлые локоны вьются почти до талии. Пышная юбка от свадебного платья заслоняет собой большую часть фотографии.

«Вот значит, кому он цветы вёз. Жене своей…»

‒ В следующий раз переходи дорогу по светофору, ‒ проследив за моим взглядом, медленно проговорил он. ‒ Люди на пешеходных переходах умирают, а ты решила так проскочить. Надеюсь, сейчас надолго запомнишь, как пытаясь сэкономить минуту, чуть с жизнью не рассталась.

Я вздохнула и потёрла правое запястье. Находиться рядом с ним мне снова стало как-то неуютно.

‒ Ладно, ложись на диван. Под ногу маленькую подушку подложишь. Я тебе сейчас достану и с холодной водой бутылку принесу.

‒ Да как же я на диван лягу? От меня и на стуле грязи полно. Я лучше тут посижу.

Цокнув, он закатил глаза и открыл шкаф с зеркалом.

‒ Ну и горе же ты луковое! Лет-то тебе хоть сколько? Школу закончила?

‒ Закончила. И первый курс мехмата. Почти…

‒ Почти – это как? ‒ Посмотрев на меня, он приподнял брови так, что левая улетела выше правой почти на полсантиметра, а потом снова вернулся к перебиранию женской одежды, которая висела в шкафу аккуратными рядами.

‒ Экзамен по программированию завалила. Не выучила всего два вопроса. Они-то мне и попались. Программирование мне тяжело даётся, не понимаю его совсем. Не знаю, как пересдавать буду. ‒ Обхватив себя руками за плечи, я покачала головой. ‒ Экзамен не сдала, под дождь попала, да ещё и машина сбила. Видимо, сегодня совсем неблагоприятный день для рыб…

‒ Аа, ‒ протянул он, ‒ так ты ещё и рыба? Теперь понятно, почему горе луковое. Ладно, держи. Наденешь вот это. Не очень новое, но зато сухое и тёплое.

Одеждой, которую он мне дал, оказался хлопковый халат. Серый, на пуговицах, с большими чёрными карманами.

‒ Это моей жены. Ты её поплотнее будешь, но в него влезть должна. Переодеться можно в ванной. Она справа. Можешь и душ принять, если хочешь. ‒ И он положил на диван большое оранжевое полотенце с кистями, которое достал из второго ящика комода.

‒ А Ваша жена не будет против, что я ношу