Лабух, который обычно играл по маленькой, увлекся и неожиданно для себя проиграл огромные по тем временам деньги.

Его противник требовал немедленно рассчитаться, грязно ругался, грозил ножом…

К счастью, вовремя вмешался Соленый. Он специальным матросским приемом выбил у задиры нож и как следует врезал тому, но после взял у безотказной Люськи пару кружек пива и сел рядом с Лабухом за щербатый, прожженный окурками стол.

– Чего ж ты, парень, на такую мель сел? – проговорил он, положив на плечо Лабуху тяжелую руку. – Ты же парень умный, грамотный… знаешь, что нельзя под килевую волну зарываться. Теперь ничего не поделаешь – карточный долг святой, придется отдавать. Я бы и хотел тебе помочь, да не могу. Не по понятиям это…

– Но у меня нет таких денег, Соленый!

– Раньше думать надо было! Где хочешь доставай…

Соленый задумался, и вдруг лицо его посветлело:

– Слушай, Лабух, а ведь я знаю, как твоему горю помочь! Ты ведь бываешь в доме у завмага Пал Палыча… ты ведь инструмент ему настраиваешь…

– Ну, бываю, и что с того? Он мне ни за что не поможет, тот еще скупердяй! У него копейку-то лишнюю никогда не выпросишь, а тут такие деньги…

– Понятное дело, сам он не поможет. Не тот человек. Но вот если мы с тобой подсуетимся…

Далеко не сразу до Лабуха дошло, что Соленый предлагает ему на пару ограбить квартиру завмага.

В первый момент он испугался, но потом подумал, что Соленый прав, это – единственный способ отдать проигрыш. Колебался он недолго – завмаг действительно был редкостным скупердяем, да и Соленый заверил, что все пройдет без шума и пыли.

– Главное дело, что ты у него бываешь, знаешь, где что стоит, где что лежит, кто когда возвращается…

Сперва все действительно шло гладко.

Соленый без проблем открыл дверь, они набили огромный фибровый чемодан вещами – уложили котиковую шубу жены завмага, жакет с горжеткой, несколько отрезов, трофейный фотоаппарат, часы, серебряные ложки.

Соленый возился с замком небольшого дубового шкафчика, на который он имел большие надежды, как вдруг негромко хлопнула входная дверь.

Обернувшись, Лабух увидел в дверях комнаты Пал Палыча.

В руках у завмага была охотничья двустволка – та самая, которая обычно висела на стене возле пианино.

Совершенно некстати в голове у Лабуха всплыла где-то услышанная фраза: «ружье, которое висит на стене, когда-то обязательно выстрелит»…

Его внезапно обдало холодом, руки задрожали, ноги словно налились свинцом. Он представил, как дробь из обоих стволов разрывает его живот…

К счастью, завмаг смотрел не на него, он смотрел на Соленого, и его палец уже лежал на спусковом крючке…

У самого Лабуха в руке оказался тяжелый медный подсвечник.

Соленый дико выпучил глаза и крикнул ему:

– Бей!

Думать было некогда.

Лабух ударил Пал Палыча подсвечником. Удар пришелся в висок. Завмаг глухо крякнул и завалился на бок, выронив ружье и широко раскинувшись на полу, как будто просто прилег отдохнуть. Его широко открытые глаза, тусклые, как у выброшенной на песок щуки, смотрели куда-то в угол.

– Ты чего, Лабух, сдурел? – неожиданно тонким голосом проговорил Соленый. – Ты ж его убил!

– Но ты же сам сказал – бей!

– Бей, да дело разумей! – отмахнулся вор. – С умом бить надо было, не насмерть… чтоб только сомлел… ты же умный парень, Лабух, а тут такого дурака сморозил! Ну да ладно, нюни распускать после будем, сейчас надо отсюда сваливать!

Тем не менее он вскрыл-таки шкафчик, что-то оттуда выгреб – Лабух не видел, что, он вообще ничего не видел, кроме тусклых пустых глаз мертвого завмага.

Послушно, как кукла, он взял чемодан с ворованными вещами и вслед за Соленым ушел из дома. Дотащил чемодан до сарая, на который указал Соленый, и вернулся к себе.

До утра он трясся, не сомкнув глаз, а потом отправился прямиком в шалман.

Там его уже поджидал Соленый.

– Чего, колотит? – он подмигнул Лабуху. – В первый раз оно завсегда так! Не дрейфь!

Понизив голос, он сообщил, что продал вещи и отдал за Лабуха карточный долг. А также заявил, что завтра они пойдут брать квартиру заведующего домом культуры Васильева, у которого Лабух тоже настраивал пианино.

Лабух молча кивнул и отправился на вокзал. Там он сел на поезд Свердловск – Ленинград, который останавливался в их городе на две минуты, и через сутки уже был в Северной столице.

С тех пор прошло больше сорока лет, и он иногда думал, что все это ему приснилось. Правда, время от времени он видел во сне мертвые глаза завмага и окровавленный подсвечник в своей руке. После такого сна он просыпался весь в поту, с тяжело бьющимся сердцем, поднимался, шел босиком на кухню и долго пил прямо из чайника тепловатую ржавую воду.

Но потом снова засыпал и спал без сновидений, тяжелым, горьким сном глубоко одинокого человека.

Но вот сегодня прошлое окликнуло его гнусавым голосом молодого уголовника.

– Вижу, не забыл! – ухмыльнулся парень, нагло сверкнув золотым зубом. – Ну и ладушки! Ты только, Лабух, имей в виду – по убийствам нет срока давности! Это я так, на всякий случай, чтоб уж никакого лишнего трепа… Соленый говорил, что ты – мужик умный, толковый, все и так поймешь!

– Жив, значит, старый кровосос? – пожилой человек обрел наконец дар речи.

– А че ему сделается-то? Живее всех живых, как говорится! Чтоб не сглазить! – и золотозубый постучал по столу.

– И чего вам от меня надо? – проскрипел бывший Лабух, неожиданно почувствовавший себя ужасно старым.

– Чего нам надо? Известно чего нам надо. Ты ведь, папаша, как и прежде, настройщиком работаешь?

– Зачем спрашивать, если сам все знаешь…

– Верно, я про тебя все знаю. Знаю, например, что ты в один дом вхож…

– Подожди, – пожилой мужчина поднял руку в предостерегающем жесте. – Разговор, как я понимаю, будет серьезный, а здесь место ненадежное… лишних ушей много!

Действительно, за соседним столиком сидел лысоватый мужчина средних лет, который то и дело бросал в их сторону заинтересованные взгляды.

– Выйдем на улицу, пройдемся… такие разговоры на свежем воздухе вести сподручнее!

– Что ж ты, папаша, спектакль-то свой не досмотришь? – золотозубый ухмыльнулся.

– Ничего, дай бог не последний!

Двое мужчин молча поднялись, вышли из буфета, спустились по широкой мраморной лестнице и покинули здание театра. Пройдя по площади, свернули в тихий сквер.

Свободных скамеек в этот вечерний час не было, но когда они приблизились к одной из них, с нее вскочил высокий, хорошо одетый мужчина лет тридцати. Нервно оглядываясь и что-то вполголоса бормоча, он неровной, прыгающей походкой зашагал по дорожке сквера и неожиданно налетел на другого человека, постарше, в надвинутой на глаза кожаной шляпе.