Я достаю из холодильника тарелку, гадая, что же для меня приготовила Карла. К тарелке прилеплена записка. «Ланч для Мод. Съесть после 12 часов дня». Снимаю пищевую пленку. Это сэндвич с сыром и помидором.

Съедаю его и возвращаюсь в гостиную. Здесь так тихо, и мои часы, словно боясь чего-то, тикают еле слышно. Зато они показывают время, и я наблюдаю за тем, как медленно передвигаются стрелки. Мне надо чем-то занять себя, и в какой-то момент я включаю телевизор. Показывают одну из так называемых диванных программ. Две женщины на одном диване наклоняются к третьей, находящейся напротив. Они улыбаются и качают головами, и в конечном итоге та, что сидит одна, начинает плакать. Я никак не могу понять, что тут к чему. После этого начинается другая программа, в ней показывают, как люди пробегают через различные дома в поисках вещей, которые можно продать. Тех самых уродливых вещей, но они, как ни странно, стоят целое состояние.

Несколько лет назад я бы удивилась самой себе – это же надо: смотреть телевизор днем! Но что еще мне теперь делать? Иногда я читаю книги, но в сюжетах романов больше не вижу никакого смысла, да и не запоминаю то место, на котором остановилась. Поэтому я могу сварить себе яйцо. И посмотреть телевизор. После чего мне останется лишь ждать – Карлу, Хелен, Элизабет.

Элизабет – единственная оставшаяся у меня подруга. Все остальные сидят по домам или давно уже в могиле. Она поклонница этих самых передач о поисках и продаже вещей. Она надеется когда-нибудь отыскать клад. Она покупает разные жуткие тарелки и вазы в магазинах, где выручка идет на благотворительные цели. Кроме того, она скрещивает на удачу пальцы.

Иногда и я покупаю кое-какие вещи – в основном отдельные предметы вычурной фарфоровой посуды. Для меня это что-то вроде игры – кто из нас сумеет найти в «Оксфаме» самый уродливый образец керамики. Это довольно по-детски, но недавно я поняла, что проводить время с Элизабет и веселиться вместе с ней – это единственное приятное для меня занятие.

У меня в голове мелькает мысль о том, что мне нужно вспомнить что-то важное, что имеет отношение к Элизабет. Возможно, она хотела, чтобы я что-то ей принесла. Вареное яйцо или шоколад. Сын держит ее на голодном пайке. Он даже для себя никогда не покупает новых бритвенных лезвий. Элизабет утверждает, что у него от бритья всегда воспалена кожа и она боится, что он когда-нибудь перережет себе горло. Иногда мне хочется, чтобы так и произошло. Скупердяй. Если бы я не приносила ей кое-что из еды, она давно умерла бы с голоду. У меня тут есть записка, в ней сказано, чтобы я не выходила из дома; правда, я не понимаю почему. Ведь не будет ничего плохого в том, если я пройдусь до магазина.

Я пишу список необходимого и кладу его в карман пальто. Нахожу ключи и шляпку. Убеждаюсь в том, что положила ключи в правый карман. Затем снова проверяю его, когда оказываюсь у двери. По всему тротуару видны белые пятна там, где ночью раздавили улиток. После дождливой ночи на этой улице их всегда сотни. Но что именно оставляет эти следы, какая часть улиток делает эти пятна белыми?

– Дорогая улитка, не ползи за калитку, – прошу я, наклоняясь над мостовой, чтобы получше рассмотреть эти следы. Не знаю, откуда мне в голову пришла эта фраза, но она явно про этих несчастных. Я должна попытаться ее запомнить и, когда вернусь домой, посмотреть в книгах.

Магазин находится недалеко, но когда я добираюсь до него, то чувствую усталость. Тесное пространство битком набито вещами, которые мне не нужны. Мне хочется, чтобы отсюда убрали нескончаемые полки с пивом в жестяных банках. Глядишь, освободилось бы место для чего-нибудь полезного. Но здесь всегда было так, еще с тех лет, когда я была ребенком. Здесь лишь несколько лет назад сменили вывеску. Сейчас на ней написано «Кока-кола», а название «Кэрроуз» прилепилось под ней робко, словно бедная родственница. Входя в магазин, я читаю, что написано на вывеске, после чего, стоя рядом с полкой с коробками, зачитываю вслух мой список покупок. Рисовые хлопья, хрустящие подушечки и что-то еще, но я не могу разобрать.

– Яйца. Молоко – знак вопроса – шоколад. – Поворачиваю листок ближе к свету. В магазине стоит приятный запах картона, отчего мне кажется, будто я у себя дома, в кладовой. – Яйца, молоко, шоколад. Яйца, молоко, шоколад, – повторяю я, не в силах вспомнить, как они выглядят. Может, они вот в этой коробке, прямо передо мной? Продолжая бормотать слова из моего списка, я расхаживаю по магазину до тех пор, пока они не утрачивают свой привычный смысл и не становятся похожими на монотонное песнопение.

– Могу я вам помочь, миссис Стенли?

Редж наклоняется над прилавком, и его серый кардиган нависает над дешевыми конфетами в пластмассовом бочонке, оставляя на нем ворсинки. Он наблюдает за тем, как я хожу кругами по магазину. Вот же любопытный какой! Вечно следит за покупателями. Можно подумать, тут есть что красть… Да, я как-то раз ушла из магазина, за что-то там не заплатив. И что из этого? Подумаешь, пакет с салатом! Или это была банка малинового джема? Не помню. В любом случае он ведь получил ее обратно, верно? Хелен отнесла банку назад и отдала ему прямо в руки. Можно подумать, он сам не совершает ошибок. Сколько раз за эти годы Редж недодавал мне сдачу. Он проработал в магазине не один десяток лет, и ему давно пора на отдых. Но его мать работала здесь до девяноста лет, так что не удивлюсь, если он засидится здесь еще дольше. Как я была рада, когда его мамаша удалилась на покой! Она обычно поддразнивала меня каждый раз, когда я приходила сюда, потому что в детстве я просила ее получить для меня письма. Я не хотела, чтобы почтальон приносил их к нам домой, и поэтому использовала имя одной кинозвезды. Она же думала, что я ожидаю любовные послания, и смеялась надо мной, даже когда я вышла замуж.

Так за чем я пришла? Загруженные товарами полки хмуро глядят на меня, пока я обхожу их вокруг. Снизу на меня неодобрительно поглядывает белый линолеум, грязный и растрескавшийся. Моя корзинка пуста, но я думаю, что уже провела здесь какое-то время, под пристальным взглядом Реджа. Моя рука тянется к чему-то, я даже не могу сказать, что это. Но оно тяжелее, чем я ожидала, и его вес тянет мою руку вниз. Я поворачиваю предмет, чтобы его внимательно рассмотреть и понять, что держу в руках. Ага, банка с консервированными персиками. Это то, что мне нужно. Я ставлю в корзинку еще несколько таких банок и подвешиваю ручки корзинки на согнутую в локте руку. Осторожно перешагивая проплешины в линолеуме, иду к прилавку. Тонкие металлические прутья корзинки упираются мне в бок. Это внезапно заставляет меня вспомнить два разных огненных образа, освещенных зимним солнцем, – волосы моей матери и кирпичные стены нашего дома.

– Вы уверены, что пришли именно за этим? – спрашивает Редж. – Когда вы были здесь вчера, вы тоже накупили банок с консервированными персиками.

Я смотрю на свою корзинку. Неужели я вчера купила то же самое? Он кашляет, и я замечаю в его глазах несмешливые искорки.

– Вполне уверена, благодарю вас, – решительно заверяю я его. – Если я хочу купить консервированных персиков, то я их покупаю.

Он поднимает брови и начинает выбивать чек. Я высоко держу голову, наблюдая, как банки перемещаются в пластиковый пакет. Мои щеки почему-то жарко горят. Зачем я сюда пришла? Шарю рукой в кармане и нахожу листок голубой бумаги с моими записями. Яйца. Молоко? Шоколад. Беру плитку шоколада и кладу ее в корзинку. Пусть будет хотя бы что-то из моего списка. Но я не могу поставить персики обратно, потому что Редж будет надо мной смеяться. Я оплачиваю чек и, звякая банками, бреду домой. Иду медленно, потому что пакет тяжелый и у меня болит плечо и под коленом. Помню, как когда-то соседние здания мелькали мимо меня, когда я проходила – вернее, почти бежала – расстояние от дома до магазина и обратно. Мама обычно спрашивала меня, что я видела, повстречала ли кого-нибудь из соседей. Интересовалась, что я думаю о новой ограде чьего-то сада. Я же никогда ничего не замечала, все на моем пути сливалось в одно смазанное пятно. Теперь у меня много времени, чтобы все хорошенько разглядеть, зато некому рассказать об увиденном.