– Ты из Лондона? – спрашивает Изабель, возвращаясь к окну. – Напомни мне, пожалуйста.

– Да, мэм, с Портмен-сквер. Я работала у миссис Гилби.

– Почему ты от нее ушла?

– Она умерла.

Изабель останавливается перед Энни и впервые за все время внимательно смотрит на нее. Она видит испуганную темноволосую девушку в застиранном сером платье, с виду не старше двадцати лет. Ее юное лицо отличается молочной белизной.

– Извини, – произносит Изабель, чувствуя, как быстро это интервью, эта неприятная обязанность утомляет ее, как очередной бесполезный вопрос отнимает у нее драгоценную жизненную силу, столь необходимую ей для другого. – Я просто не люблю, когда меня отвлекают от работы посреди дня.

– Но, мэм, – Энни протягивает ей письмо и газету, – вы сами просили меня приехать сегодня, в это время. После обеда.

– Действительно? – Вздохнув, Изабель бросает взгляд в окно, за которым ее ждет то, что представляется ей настоящей жизнью. Кому только могло прийти в голову ожидать, что она помнит то, чего сама же хотела? Она снова поворачивается к Энни:

– Как тебя зовут?

У Энни было два имени. В доме миссис Гилби ее звали Мэри, так как миссис Гилби всех своих горничных называла Мэри, независимо от того, какими были их настоящие имена. Такой уж в этом доме был порядок. Горничные – Мэри, кухарки – Джейн. За то время, пока она жила у миссис Гилби, Энни успела почти забыть свое настоящее имя. Сейчас она примеряла его снова, словно одежду, от которой почти отвыкла.

– Меня зовут Энни.

– А как твое полное имя?

– Энни Фелан.

– Ты из Ирландии?

Энни колеблется. В той газете, которую она сейчас держит в руках, печатались сотни объявлений о найме прислуги. Некоторые содержали оговорки: «Кроме кринолинов», ведь этот популярный вид одежды занимал слишком много места в комнате, а также стеснял горничную в движениях, мешая ей, например, разжигать камин или выгребать из него пепел. Многие объявления предупреждали: «Кроме ирландцев».

– И да и нет, мэм, – наконец отвечает она.

– И что же это значит? – Изабель снова охвачена нетерпением. По выговору эта девушка совсем не походила на ирландку, да и вообще для служанки речь у нее на удивление правильная.

«Это уже не похоже на «Джен Эйр», – подумала Энни. Когда Джен впервые прибыла в Торнфилд-Холл, миссис Ферфакс приняла ее очень дружелюбно и любезно. Миссис Ферфакс не была такой нетерпеливой и резкой. Миссис Ферфакс вязала, сидя у камина, и у ее ног на ковре спала, свернувшись калачиком, ее кошка. Миссис Ферфакс приняла Джен как гостью и предложила ей сандвич.

– Так что же? – снова спрашивает Изабель, нетерпеливо взмахивая рукой. Энни с удивлением заметила, что пальцы Изабель покрыты какими-то черными пятнами. На секунду закрыв глаза, Энни постаралась мысленно представить мягкое и доброе лицо миссис Ферфакс вместо резких черт миссис Дашелл.

– Я родилась в Ирландии, но выросла в Англии, мэм, – медленно произносит Энни. – Моя семья – родители, братья – все погибли во время большого голода. Меня отдали в другую семью, Кулленам, которые решили перебраться в Англию. Они согласились взять меня с собой, потому что тогда я была еще младенцем и не была им в тягость, но они не могли меня содержать долго, так как у них были и свои дети. Поэтому они отдали меня в работный дом, а миссис Гилби взяла меня оттуда, когда мне исполнилось девять лет.

Энни переводит дух – такой длинной фразы ей давно уже не приходилось произносить.

Изабель наблюдает за Энни Фелан, пока та излагает свою короткую биографию. В лице девушки, пока та рассказывала историю, которую она до этого – с небольшими вариациями – уже множество раз слышала от других жертв ирландского голода, словно что-то открывается. Новым для Изабель оказывается именно лицо Энни – то, насколько полно оно сейчас выражало чувства. Печаль, страх, стыд читались на нем одновременно, никогда прежде ей не доводилось видеть подобного. Или, может быть, доводилось, но только единственный раз и очень-очень давно, в другой, прежней жизни.

– Мои родители собирали деньги в помощь голодающим ирландцам, – спокойно говорит Изабель. – И ты напрасно беспокоишься на этот счет.

Она снова направляется к окну. В резком и прямом свете летнего полдня все предметы кажутся прозрачными. Кроны яблонь. Жестяное ведро, оставленное садовником на мощенной камнем дорожке.

– Итак, нам нужна горничная, – продолжает Изабель. – Мы платим двадцать пять фунтов в год, выплаты раз в три месяца, – столько же мы платим и всей остальной прислуге. У нас есть кухарка, прачка и садовник. Каждую неделю у тебя будет один свободный вечер и одно свободное воскресенье раз в месяц. Свои платья ты сошьешь или закажешь у портного сама, но мы заплатим за материал.

Она замолкает. «В этом освещении яблоня кажется плоской, словно расплющенной», – думает она.

– Так ты действительно умеешь читать и писать? У нас неграмотная кухарка, а новая прачка, кажется, тупа как пробка. Неужели вокруг меня всегда будут одни идиоты?

– Да, мэм. Нет, мэм, – отвечает Энни на оба вопроса. – То есть да, я умею читать и писать.

Она хотела было рассказать и про «Джен Эйр», но вовремя сдержалась – ведь может статься, что миссис Дашелл, как и миссис Гилби, не переносит романов.

– О, – восклицает Изабель, – с меня довольно! Подойди сюда и посмотри. – Она ткнула пальцем в стекло. – Это Уилкс, садовник.

В направлении, указанном ею, обнаруживается сарай, из-за которого виднеется нога в сапоге.

– Этот ужасный человек понятия не имеет о своем ремесле, – трагически произносит Изабель. – Он срезал под корень все цветы. Целый день он прячется где-нибудь в капусте, и вообще от него одни только неприятности. – Она грустно вздохнула. – Я наняла его за его великолепную спину, всю такую бугристую и широкую, словно графство, из которого он родом.

Она окидывает жестким взглядом лицо Энни Фелан, ее серые глаза, опущенные вниз уголки рта. «А тебя, тебя почему же я все-таки решилась нанять – неужели за это красивое лицо? Не придется ли мне однажды пожалеть об этом?»

Энни карабкается по крутым ступенькам лестницы, ведущей к ее комнате на чердаке. Прежде ей не доводилось спать так высоко. В доме миссис Гилби она спала в маленькой каморке за кухней, на раскладной койке. Эта каморка служила прежде чуланом, где хранили веники. Первое время, пока в доме еще была «Джейн», Энни должна была подниматься не позже шести утра, чтобы до ее прихода успеть начистить кухонную утварь и решетки. Потом, когда миссис Гилби стало не по средствам содержать одновременно и Джейн, и Мэри, Энни пришлось вставать еще раньше, ведь обязанности кухарки были отныне возложены на нее.

Теперь ей предстоит делить спальню с Тэсс, прачкой, которая появилась в Дашелл-хауз только на неделю раньше ее. Мансарда оказалась большой, с двумя окнами. Энни кладет свой потрепанный саквояж на кровать у правого окна. Спальня расположена в задней части дома, и из окна Энни может обозревать плодовый сад за каменным забором и дорожку, идущую между двумя живыми изгородями. Она видит, как Изабель торопливо семенит по каменной дорожке, обеими руками подхватив широкую черную юбку. Она скрывается в стеклянной постройке, напоминающей большой парник; Энни различает ее порывистые движения. Смутно видимая сквозь стекло фигура Изабель напоминает бьющийся в камине язык черного пламени.