— Пощадите! Умоляю, пощадите! — воскликнул Людовик с притворным ужасом. — Ведь мы на празднике, а не в заседании совета. Герцог, вы — наш хозяин; прошу вас, дайте разговору другое направление.

Стаканы снова зазвенели, поднялась веселая болтовня, которая была больше по вкусу собравшемуся здесь блестящему обществу, чем разговоры об английском троне и его претенденте.

Беспокойные взоры голубых глаз Карла Эдуарда пытливо блуждали по лицам; его мучила лихорадочная мысль: насколько мог он доверять всем этим прожигателям жизни и этому толстому потомку великого Людовика, безумно расточавшему народные деньги ради капризов и прихотей маркизы Помпадур?

«Какое право имеете вы не доверять слову Франции?» Этот вопрос был ему сделан гордыми устами женщины, почти девочки. Карл Эдуард посмотрел через стол на мадемуазель Домон. Она, как и он, молчаливо сидела среди этой шумной толпы, очень невнимательно слушая, что ей нашептывал сидевший рядом с ней красивый кавалер.

Если бы все они были похожи на нее, если бы она была представительницей всей французской нации, тогда он с легким сердцем, бесстрашно ринулся бы в свое рискованное предприятие… А теперь?

Громкие тосты, хорошее вино и дорогие кушанья за прощальным ужином герцога Домона, первого министра Франции; тысячи увядающих роз, на которые истрачено целое состояние, рукопожатия друзей-французов и их «да хранит вас Бог, рыцарь!», да сдержанное, серьезное поощрение молодой девушки. И с этим, рыцарь Святого Георга, тебе приходится идти и покорить свое королевство там, за морем!

II

В коридорах и кухнях старого замка царило большое оживление. Главный повар в белом колпаке и переднике, окруженный толпой поварят и помощниц, спокойно и с достоинством распоряжался отправлением к столу яств, которые на серебряных и золотых блюдах разносили гостям лакеи в роскошных красных с голубым ливреях, между тем как дворецкие, более степенные в своей скромной одежде коричневого цвета, неслышно подавали громадные бокалы и хрустальные кувшины.

На другой стороне замка, в оружейном зале, царила торжественная тишина. В массивных канделябрах горели ароматические свечи, туманными кругами отражаясь на резьбе дерева, мраморном полу и тяжелых драпировках. Посреди комнаты, на парчовом диване, полулежал в галстуке, являвшем собой чудо дорогой простоты, со стройными ногами в тонких шелковых чулках, мсье Жозеф, личный камердинер герцога Домона. Перед ним, в свободной дружеской позе, стоял Бенедикт, сиявший яркими цветами ливреи графов Стэнвил, между тем как Ахилл в красном с золотом держал табакерку, из которой последний удостоил взять щепотку табака.

— Где ваш маркиз достает свой нюхательный табак? — спросил Жозеф с грациозной небрежностью.

— Мы получаем его прямо из Лондона, — многозначительно ответил Ахилл — Я лично знаком с мадам Вероникой, кухаркой мадам де ла Бом и любовницей Жана Лорана, что слуг камердинером у генерала Пюизье. Старый генерал — начальник таможни в Гавре, и таким образом мы беспошлинно получаем отличный табак по очень низкой цене.

— И везет же вам, добрейший Эглинтон! — сказал со вздохом Бенедикт. — Ваш маркиз, конечно, незнаком лично с мадам Вероникой и ему, вероятно, приходится платить за свой табак «настоящую» цену.

— Надо же чем-нибудь жить, друг Стэнвил! — важно возразил Ахилл, — А я ведь тоже не промах.

— А что, ваш англичанин очень богат? — спросил Бенедикт.

— Безгранично! — ответил тот с сознанием собственного достоинства.

— А что, если бы вы представили меня мадам Веронике? А? Я вот должен платить громадные деньги за табак для графа, так как он нюхает самые лучшие сорта; а если бы мне удалось заручиться протекцией мадам Вероники…

— Это трудно, очень-очень трудно, добрейший Стэнвил, — сказал Ахилл, подняв плечи чуть не до ушей и растягивая каждое слово. — Видите ли, положение мадам Вероники крайне деликатно; конечно, она имеет большое влияние, но получить ее протекцию нелегко. Однако я посмотрю, что я могу для вас сделать, и, может быть, вам удастся изложить ей вашу просьбу.

— Только, пожалуйста, не утруждайте себя, дорогой Эглинтон, — возразил Бенедикт. — Я полагал, что, так как вчера вы просили меня посодействовать через мадемуазель Мариетту повышению в пользу вашего племянника, то, может быть… впрочем, все равно, все равно! — прибавил он, махнув рукой.

— Вы совершенно не поняли меня, дорогой Стэнвиль, — горячо возразил Ахилл. — Я сказал, что это трудно, но не невозможно. Можете положиться на нашу дружбу. Я сумею представить вас мадам Веронике, если вы в свою очередь похлопочете за моего племянника.

— Не будем больше говорить об этом, добрейший Эглинтон, — снисходительно сказал Бенедикт, — ваш племянник получит повышение; верьте моему слову.

Когда между друзьями снова водворилось согласие, Жозеф подумал, что пора и ему прервать долгое молчание.

— Конечно, — сказал он, — в нашем положении очень трудно удовлетворять все просьбы, которые поступают к нам благодаря нашему влиянию и протекции. Вот я, например… все назначения герцог предоставляет мне. Утром, пока я его брею, мне стоит произнести какое-нибудь имя в связи со свободным местом в государстве — и почти всегда названный мною счастливец получает желаемое. В настоящее время я глубоко взволнован предложениями реннского и парижского парламентов.

— Относительно образования нового министерства финансов? — осведомился Ахилл. — Знаем, знаем!

— С непосредственным контролем государственных сумм и ответственностью исключительно пред парламентами, — подтвердил Жозеф. — Парламенты! Ба! — прибавил он довольным тоном. — А кто там сидит? Одни