руки и улыбаясь во весь рот, ощеривая торчащие вкривь и вкось крупные зубы, вышел военный атташе подполковник Накаяма. Радостные возгласы замерли на устах юной Марты, а ее моложавая (или и вправду очень молодая) мать посмотрела на быстро, уверенным шагом спускающегося по ступенькам японца так пристально, будто подозревала его в чем-то нехорошем. Впрочем, сам подполковник, заметивший, конечно, смущение своих гостий, никак этого не показал. Будучи искренним поклонником МХАТа и системы Станиславского (он и сейчас старательно копировал манеры старорусского помещика), Накаяма любил игру и верил, что она ему удается. Он легко сбежал вниз и, все еще держа руки распахнутыми для объятий, слегка кивнул старшей из женщин, совершенно без всякого акцента бросив ей «здравствуйте, Люба», и склонился в совсем не японском, а русском, глубоком, на грани скоморошничанья, поклоне до земли:

– Доброе утро, фройляйн! – И легко распрямившись, подполковник поймал девичью руку, протянутую для рукопожатия, и, склонившись теперь уж вполне по-европейски, прикоснулся губами к тонким пальчикам. Представился очень скромно: «Я Накаяма. Из посольства Японии».

– Доброе утро… – Девушка замешкалась и бросила косой взгляд на мать. Та еле заметно подсказала губами. – Доброе утро, Накаяма-сан, – нашлась Марта. Хозяин дома, и по-прежнему широко улыбаясь, покосился на горничных. Те исчезли в глубине дома так же тихо, как до этого появились, а японский офицер обратился к Курихаре – на русском языке, тщательно выговаривая трудные слова, чтобы гостьи поняли, что их ждет дальше:

– Курихара-кун, покажите нашим обворожительным гостьям красоту нашего сада. Прошу вас.

– Да, наш сад очень курасибый, – рассеяно улыбнулся Курихара, но остался на месте, очевидно, не сразу сообразив, что ему сказал подполковник, и лишь мысленно переведя указания хозяина дома на японский, подхватил дам под руки и повел в обход дома.

Девушке и ее матери показалось, что они попали в экзотическую сказку, конца которой не видно: так хитро был устроен этот небольшой сад дачи японского посольства. Крутые виражи выложенной крупными плоскими камнями дорожки повторяла живая изгородь каких-то неизвестных гостьям кустов. Их красивые, но жесткие листья были будто покрыты воском, а сами растения безымянный садовник постриг так ровно, что казалось, можно порезаться, если провести по ним рукой. За каждым поворотом открывался новый вид: то крошечный прудик с перекинутым через него горбатым, совершенно не русским, ярко-красным мостиком, то какая-то странная многоярусная, но совсем не высокая и оттого казавшаяся игрушечной, башня, то просто поляна, засыпанная гравием, на которой в странном, захватывающем воображении беспорядке были расставлены огромные валуны.

– Что это? – спросила Марта, глядя на камни и инстинктивно сжимая руку японца.

– Сухой сад, – взволнованно ответил Курихара, ощутивший прикосновение тонкой девичьей ладони. Его и без того розовые щеки зарделись так, что Любовь слегка улыбнулась, заметив это, и чуть отстала, как бы пропуская на узкой дорожке дочь и японца вперед.

– Не обязательно сад должен быть как сад, – сбивчиво, путаясь в русском языке, объяснял Курихара, – не всегда надо сказать «солнце», чтобы стать светло, и сказать «дождь», чтобы стать мокро. Да. Нет. Японцы не это принято. Эти крупные камни мочь быть земля или горы, или есть дикие звери, а мелкие камни мочь быть облака или горная река. Да. Главное, что мы видим. Не надо говорить, надо понимать. Сердцем. Да.

– Вот здорово! Сердцем! Здорово! Молодцы японцы! А интересно, – восхищенная девушка обернулась к матери, – а как японцы в любви объясняются, а? Тоже сердцем?

– Откуда мне знать? Мне не объяснялись, – неожиданно сухо ответила мать. – Спроси Курихару-сана.

– Курихара-сан, а как вы, – Марта внезапно покраснела, – то есть не вы, конечно… Ну, то есть вы, но не лично вы… Вы не подумайте! А вообще…

Японец остановился и выжидательно смотрел на девушку, по привычке улыбаясь, но напряженно пытаясь понять, что она хочет спросить. На переносице, прямо над металлической дужкой его очечков появилась капелька пота. Любовь так же молча и внимательно смотрела на свою дочь, словно тоже не понимая ее.

– Ну хорошо! – Марта устала от попыток распутать собственные объяснения. – Вот как японцы объясняются в любви? Вот вы, Курихара-сан, когда влюбитесь, что скажете своей девушке?

– Я… Ваша мать, Марта-сан, учит меня русскому языку, но я плохой ученик и еще не все понимаю, что мне говорят. Да. Нет. Нан дакэ…. Поэтому, пожалуйста, говорить медленнее. Хорошо? Я… У нас, японцы, нет традиция говорить про любовь. У нас если говорить про любовь, то любовь сразу кончаться. Вы понимаете?

– Боже, как это здорово! Мама, как красиво, правда? Высказать любовь, значит потерять ее! Это и есть сердцем! Это правда! Это правильно, любовь надо хранить! Вот тут, в своем сердце! – и Марта поднесла правую руку к левой стороне невысокой груди. Не успевший отпустить ее Курихара вынужден был развернуться и слегка прижался к девушке. Он, явно смущенный, не смог посмотреть ей в глаза, аккуратно забрал руку и отвернулся. Впрочем, журналист быстро пришел в себя и жестом приглашая идти дальше, продолжил экскурс в глубь японского сада и психологии японцев.

– Когда японец женится, это не всегда любовь. Это просто… Так надо. Традиция. Понимаете?

На этот раз уже и мать, и дочь сосредоточенно кивнули.

– Я женился. У меня в Токио есть жена. Но… у меня нет любовь.

– А как же вы женились? – вспыхнула Марта, снова остановившись.

– Традиция. Японская. Да. Омиай. Сначала надо найти специальный человек…

– Сваха? – подсказала Люба.

– Да. Точно. Наверно. Потом семьи договариваются. Если брак выгоден две сторона, то все хорошо. Готово, и оп – свадьба! – И японец так радостно улыбнулся, как будто сам только что выступил в роли успешного сводника.

– Но, Курихара-сан! Мама! Это же дикость! Средневековье какое-то! – возмутилась Марта. – Все-таки точно говорят, что вы там, за границей, отстали от цивилизации! Разве так можно? А любовь? Любовь, Курихара-сан?

– Да-да, мы отстали, – обреченно подтвердил японец, кажется искренне огорченный дикими нравами своей страны. – Но у традиция всегда есть обратная сторона. Хорошая или плохая, но есть.

– Куда уж хуже? Правда, мам?

– Понимаете, Марта-сан. Есть договор. Нет любовь. Это правда. Но если договор нельзя дальше, то тогда делать просто. Я напишу своей жене письмо в три строки. И она просто уйдет.

– То есть как уйдет?

– Совсем. Она будет понимать, что