рапорта. Почесал за ухом, достал папиросу из серебряного портсигара, щелкнул зажигалкой, закурил.��– Что ж с вами делать-то… Можайск. Село. Конюшня. – Он грязно выругался.��Грабина и Кищенко тревожно переглянулись. Парень кашлянул.��– Мы это, того, товарищ старший оперуполномоченный. Из пролетариев мы. Из рабочих. С «Гужона». Оба.��– Это хорошо, это просто прекрасно, что из рабочих. А как эта девушка, Марта-сан, реагировала на слова японца?��– Вначале она какая-то странная была…��– Странная?��– Ну да. Как будто расстроена чем. Мы все слышать не могли, весь разговор. Пока рассадили, пока туда-сюда.��– Кто их сажал за столик?��– За столик сажал официант, а вот на дебаркадер они прошли при помощи шофера своего. Там в рапорте есть описание.��– Дальше!��– Есть! Когда он про селедку начал рассказывать, она развеселилась. Потом, когда про Японию уже, заплакала даже.��– Заплакала?��– Так точно. Но плакала недолго. Начала его убеждать, что надо помочь обездоленным японцам и корейскому нацменьшинству «как можно скорее залечить раны и восстановить хозяйство».��– Как можно скорее. Двенадцать лет прошло. Ну-ну?��– Японец ей ответил, что в его стране ценят благородных людей и что Марте-сан нашлась бы работа по душе и по вкусу.��– Это то, что в рапорте у вас написано: «склонял к переезду в милитаристскую Японию»?��– Так точно.��– Уже интересно. Дальше.��– Дальше она оживилась вроде как сначала, а потом странную вещь у него спросила. «Хватило бы, – говорит, – мужества у потомка гордых самураев написать письмо в три строки?»��– Что это значит? Из дальнейшей беседы стало понятно?��– Никак нет. Вроде как этот японец смутился, а потом отвечает ей: «Настоящему самураю не задают таких вопросов. Это оскорбительно. Самурай может все».��– Вот как? Интересно… Что же это за письмо такое – в три строки. Явно шифровка какая-то… Но какая? О чем? Где ключ? Мда. Ладно. Что дальше?��– Дальше? Дальше ничего. Они молчали довольно долго…��– Четырнадцать минут, – вставила Грабина и пояснила, – у меня напротив часы были, я засекла.��– Около того, – недовольно поморщился Кищенко. – Ели все это время. Ели рыбу…��– Не надо про рыбу. Дальше.��– Дальше он подозвал официанта, расплатились по счету, платил он, квитанцию сложил и убрал – аккуратно так – в бумажник, и ушли.��– А что за попытка драки у вас в рапорте указана?��– Да ерунда, в общем. Но для порядка больше все же решил указать.��– Так что там произошло?��– После того как они оплатили счет, встали и пошли к выходу, на берегу случилась драка. Ну, пьяный мужик… Не пускали его в ресторан, так он, поверите, швейцара (в матросском костюме такого – здоровенный малый) одной рукой отодвинул, тот еле удержался за канаты перед входом.��– И?��– И по трапу. Там его двое товарищей пытались удержать, так он их как крошки со стола смахнул – обоих в Москву-реку отправил. Ясно дело, девушки визжат, мужчины… Сами знаете, в ресторанах не очень-то хорошо с сознательными товарищами обстоит. Я было рыпнулся, но тут товарищ Грабина напомнила, что на службе нельзя. Пришлось наблюдать.��– Японец здесь при чем?��– Так я и говорю: он как раз с Мартой-сан к выходу в этот момент проходил. И уже на трап они вышли. А тут бугай этот навстречу. Японец первым шел. Мужик на него замахнулся, ну и со всей дури ему по роже.��– А японец?��– Да в том-то и дело, что мужик не попал. Японец вроде как споткнулся на трапе, там дощечки такие прибиты, чтобы если в дождь там…��– Кищенко!��– Виноват! Он об эту дощечкой ногой зацепился – я сам видел – аккурат, когда пьянчуга этот кулаком ему залепить хотел. Он кулаком так саданул, чуть по этой Марте-сане не попал. И хорошо, что не попал, убил бы, как пить дать. Виноват! А японец споткнулся, но не упал, только руками замахал, за тросики схватился, ну и распрямился резко. И как-то так случайно вышло, что он вроде как то ли плечом, то ли прямо головой своей, но этому мужику пьяному под дых, что ли, попал – видно плохо было, народ столпился. Виноват, товарищ старший оперуполномоченный. Но вот он распрямился как-то и все. Мужик даже и не сказал ничего, только через тросики эти перелетел и башкой в воду. Все тут же его вылавливать бросились, круги спасательные ему кидали, кто-то за ним с берега полез, вытаскивать, значит, а мы и выйти не могли из ресторана – сутолока.��– А японец что?��– А японца уже водитель ждал с машиной. Быстренько их с трапа вывел, в автомобиль посадил и уехали они.��– Ерунда какая-то… И это всё?��– Всё.��– Идите.��– Есть!��Кищенко и Грабина вышли из кабинета, а Заманилов в раздражении вскочил со своего места, подошел к окну, открыл форточку и принялся выгонять из кабинета застоявшийся, густой, как овсянка, табачный дым. Снова тупик. По всему, по рапорту этих гужонцев Грабиной и Кищенко, выходило, что японец пустышка. Курихара – мелкая сошка. Даже если младшая Вагнер с ним переспит, выхода на Накаяму чекисты не получат. Понятно, что Курихара – шпион, все японцы – шпионы, да не все ценные. Судя по отчетам и рапортам, три года за этим Курихарой ходит наружка, а он производит впечатление малахольного. Концерты, театры, приемы в ВОКСе, приемы в Наркоминделе. Чистый журналист, к тому же невеликого ума. Но Марейкис… Проклятый Марейкис, которого начальство слушает как завороженное, докладывает, что Курихара – «разведчик на разгоне», или, как у них там, косоролых, это называется, забыл. Одним словом, на стажировке он. И в следующий раз приедет сюда, обязательно приедет, но на должность уже другую, значимую, и тогда он может ох как понадобиться да пригодиться славным орлам-чекистам. Вроде бы надо вербовать, но начальство молчит, намекая, мол, тебе, Заманилов, самому решать, ты начальник, тебе и карты вербовочные в руки.��Вот только решать Заманилов не мог, боялся. Быть суровым и, главное, всезнающим начальником в глазах робких и от этого становящихся совсем униженными подчиненных – этим искусством он овладел, пожалуй, вполне. Но оставшись один, а тем более, один на один с начальством, которое ждало от него не данных по репрессиям среди кулаков и подкулачников, а реальной работы против японской разведки, Заманилов оказывался в сложном положении. Он не умел вербовать, не мог самостоятельно оценить пригодность объекта для вербовки, взвесить все «за» и «против» и, тем более, принять решение – единственно верное решение, за которое потом придется отвечать. Уже через час надо было идти на доклад наверх и в том числе сообщать данные об активности японских журналистов. Как и что сообщать, было непонятно. «По японцам» Заманилов и работал всего-то полгода, его перевели сюда с повышением из кадров, где никак не хотели продвигать, и возникла даже опасность увольнения из органов. Поделом. Сам виноват: зная, что в кадрах конкуренция среди сыновей сапожников и аптекарей была необыкновенно высока, позволил себе оступиться. «Заманил», соблазнил по старой привычке (подвела