— Мне кажется, бармен вначале женщин обслуживает, — с раздражением замечает Симон.

— Думаешь? — спрашиваю я, и что-то заставляет меня встать на цыпочки и лечь грудью на стойку.

Про себя я благодарю Господа, что он благословил меня пятым размером. Я громко и уверенно подзываю бармена. Тот с лучезарной улыбкой немедленно подскакивает ко мне.

— Ты чего хотел взять? — быстро спрашиваю я Симона. Я вижу, что его лицо превращается в грозовую тучу.

— Три пива, — бурчит он.

— Пять пива, пожалуйста, — с очаровательной улыбкой говорю я бармену.

— Сей секунд.

— Ах, — говорит потом Жюли. — Он ведь мужик. И его мужская гордость была задета, потому что пришлось привлечь к делу женщину, чтобы заполучить свое пиво. Сама знаешь: мужчина должен добывать пищу и всякое такое.

— Ну вот, значит, все я опять испортила, — вздыхаю я.

— Если у него такая дурацкая реакция, то он тебя недостоин, — говорит Жюли.

Как-то резковато это звучит. Я отлично понимаю Жюли. Она уже сказала все, что только могла придумать, в мое утешение. Теперь мы обе просто ходим по кругу.

— Идем, — говорит она и тянет меня за руку в ту часть клуба, где движ уже в самом разгаре. — Будем танцевать, пить и оттягиваться — и не думать о мальчишках!

ГЛАВА 2

У-у-у-у-у-у-у… Я хочу открыть глаза, но их, похоже, ночью кто-то склеил. Я пытаюсь добраться до мобильника, чтобы посмотреть, который час, но рука поднимается с трудом. И моя голова! Головушка моя бедная! Мне хочется сесть, но каждый раз, когда я пытаюсь сделать это, комната начинает кружиться и на меня надвигаются стены.

Я снова валюсь на подушку и стараюсь вспомнить, что же все-таки случилось вчера. В памяти мелькают какие-то обрывки: вот мы с Жюли на танцполе. Я, пытающаяся не обращать на малейшего внимания на Симона, который болтает с друзьями. (Он за весь вечер ни разу не потанцевал. Вообще никогда не видела, чтобы он танцевал.) Жюли, которая дополнительно расстегнула две пуговки на моем платье в надежде привлечь его внимание. Ребята, которые тут же после этого подвалили к нам, алчно зыркая и соблазняя нас пивом.

После этого все начинает затягиваться дымкой: я помню Жюли, которая сразу же разговорилась с каким-то парнем, а потом на некоторое время исчезла. Еще я помню, что сама тоже болтала с какими-то ребятами — и, возможно, флиртовала с ними, я себя знаю. И я понятия не имею, как, в какое время и в каком состоянии очутилась дома.

Я делаю еще одну попытку дотянуться до телефона на тумбочке, и мне отлично это удается, после чего он с грохотом падает на пол.

Меньше чем через три секунды по моей кровати начинает скакать братишка.

— Эй, сис! — вопит он мне в ухо. — Мама сказала, что у тебя не иначе как похмелье!

Я хочу отмахнуться от него, как от надоедливой мухи, но он отнюдь не дремлет, и его рефлексы тоже. Я ныряю под одеяло и спрашиваю, который час.

Он поднимает одеяло и кричит:

— Что?! Я тебя не слышу!

У-у-у-у-у-у, бедная моя головушка! Для человека, никогда не пробовавшего алкоголя, мой братец чертовски хорошо знает, как причинить наикрутейшую боль человеку, который страдает с бодуна.

Внезапно я сбрасываю с себя одеяло.

— Мама, что, не спала еще, когда я домой пришла?

— А ты сама поди спроси, — с мерзким смешком говорит Арне. — Если не боишься, конечно. Кстати, сейчас полодиннадцатого.

С охами и вздохами я выволакиваю себя из постели и плетусь в душ. У меня своя небольшая душевая комнатка с туалетом. Мама устроила ее, когда у меня началось половое созревание и Арне стал задавать слишком много вопросов о «штучках», которые находил в ванной, — моих прокладках, бритвенных станках («у девчонок тоже борода?») и тампонах (мне на протяжении целого года удавалось убеждать его, что это мягкие игрушечные мышата, пока он однажды не принялся играть в ресторане с тампоном, который нашел в маминой сумочке, — как же мы хохотали). Более того, ему казалось, что это очень забавно — неожиданно вломиться в ванную, когда я там занимаюсь своими делами. Конечно, он не имел в виду ничего плохого, никаких извращений, просто не понимал, почему я так пугалась. Личное пространство — это понятие, в которое он в свои тринадцать еще не вполне въезжает. И хотя я истерично орала всякий раз, если он врывался в ванную, когда я обрабатывала там воском зону бикини (trust те[3], это очень опасная комбинация — горячий воск и напугавший вас необузданный младший брат), это не удерживало его от новых попыток, и все повторялось снова и снова. Сначала мама врезала в дверь ванной замок, но когда Арне умудрился запереться изнутри, совершенно отчаялась и поняла, что нужно искать другое решение. Вот так у меня появилась собственная душевая. Если уж начистоту: мама нас немного балует с тех пор, как ушел папа. Иногда я думаю, что она боится потерять и нас тоже, чего, разумеется, никогда случиться не может. Ну да, конечно, она ведь и о папе так же думала.

Я уже не очень хорошо помню отца. Мне было всего пять лет, когда, начиная с одного прекрасного утра, он перестал появляться за завтраком. В первые дни я задавала не слишком много вопросов. Мама сказала, что он отправился за границу, и это прозвучало довольно правдоподобно. Мне, пятилетней, и в голову не приходило, что мама может лгать. Но когда он не появился и несколько недель спустя, я начала понимать, что тут что-то не так. Поэтому мама стала рассказывать, что папе настолько понравилась страна, по которой он путешествовал, что ему захотелось там остаться. Только спустя годы до меня дошло, как маме, должно быть, трудно было изобретать веселые, забавные и правдоподобные ответы на все мои вопросы, когда сердце ее было разбито и она вдруг осталась одна с двумя маленькими детьми и с работой на полную ставку. И как же, должно быть, болело ее материнское сердце, когда она рассказала мне, двенадцатилетней, правду: что папа попросту бросил нас ради другой женщины, с которой познакомился в интернете. К тому же еще и в чате! Короче говоря, мой отец был ходячим кризисом среднего возраста. Он больше не мог мириться с тем, какой скучной сделалась его собственная жизнь, и отправился на поиски приключений. Причем для этого ему даже не пришлось выходить за порог.