Среди всех этих испытаний колледжу Святого Антония досталось не самое худшее место: только в нем есть довольно большой сад, знаменитый Садовый сквер. Под защитой четырехметровой стены, заканчивающейся высокой узорчатой решеткой, расположился роскошный яблоневый сад. Он простирается до первой и самой массивной группы построек колледжа, состоящей из часовни, библиотеки и зала собраний. За этой зеленой завесой в Епископском дворике шум улицы едва слышен. Еще дальше, в самой старой части колледжа, в средневековом Суррейском дворике с готической аркой и главными воротами, выходящими в переулок Святого Эрнульфа, царит почти что пасторальная тишина лугов Альфреда Великого. Древний город все еще хранит тихое пристанище царственного мечтателя.

Однако угодья Садового сквера время от времени становились местом событий куда более ярких, нежели раздумья великого государя. Именно здесь студенты колледжа устраивали свои знаменитые бунты. Тут они каким-то образом отловили самую настоящую лису, а однажды под покровом ночи притащили сюда неизвестно откуда взявшуюся дикую свинью, от ужаса готовую разродиться в любую минуту. Вот почему с давних пор Садовый сквер запирают на ночь. Рядовым преподавателям доступ туда закрыт с четверти одиннадцатого вечера. Старшие преподаватели и профессора могли воспользоваться ключами: для четырех из них, живших в апартаментах на краю сквера, ключи были необходимы… И именно в Садовый сквер, столь тщательно запираемый на ночь, выходили высокие, во всю стену, створчатые окна кабинета, где было обнаружено тело доктора Амплби.

Часы показывали четверть третьего дня, когда огромный желтый «Бентли» отъехал от здания Скотленд-Ярда. Он остановился у колледжа Святого Антония в тот самый момент, когда городские колокола начали бить четыре. Инспектор Джон Эплби подумал, что его крайне редко так быстро доставляли для расследования предполагаемого убийства за пределами Лондона. И в самом деле, его прибытие в шикарном казенном лимузине явилось результатом действий в «высоких сферах»: декан Святого Антония в срочном порядке встретился с проректором университета. Тот столь же спешно телефонировал о случившемся лорд-канцлеру, главе судебного ведомства и верховному попечителю университета. Лорд-канцлер, в свою очередь, незамедлительно связался с министром внутренних дел… «И совсем неудивительно, – подумал Эплби, ловко выпрыгивая из машины, – что местное начальство иногда поступает так, что и сама верховная власть внезапно получает подзатыльник». Поэтому после того, как напуганная горничная проводила его в столовую покойного ректора, он испытал некоторое облегчение, увидев воплощение власти местной не в ком ином, как в своем давнем знакомом, инспекторе Додде, господине весьма грозного вида.

Эти два человека являли собой любопытную противоположность: не столько контраст между двумя поколениями (хотя Эплби был на добрых двадцать лет моложе), сколько разницу между двумя эпохами жизни Англии. Додд, тяжеловесный, медлительный, простоватый и столь явственно говоривший на своем родном диалекте, что любой филолог мог точно определить город, где он родился, представлял собой патриархальную Англию, где преступление, если оно совершалось, всегда было явным, ясным и жестоким и для его расследования требовались не столько научные достижения и следовательские навыки, сколько энергичные и быстрые действия. Он отлично постиг общепринятую практику и порядок, но ему не хватало углубленной подготовки и некой специализации. Додд полагался на сильно развитую, хотя и неоднозначную, природную практичность и прозорливость, сохраняя силу и индивидуальность как в своей манере мыслить, так и в манере говорить. Рядом с ним Эплби поначалу смотрелся довольно бледно отчасти благодаря долгой методичной учебе, подобно хирургу, направившему все свои усилия на разработку уникальной операционной методики. Ибо Эплби являлся действенным продуктом более «развитого» века, нежели эпоха Додда, века, когда наша цивилизация, умножающая свои элементы методом их деления, произвела на свет среди бесчисленного множества узкоспециализированных изделий таких же узкоспециализированных преступников и сыщиков. Тем не менее Эплби представлял собой нечто большее, чем напичканный знаниями выпускник современного полицейского колледжа. Созерцательная манера и пытливый ум, уравновешенность в сочетании с натиском, скорее сдержанность и скрытность, чем осторожность – вот, возможно, символы, лежащие в основе более прогрессивного и либерального образования. Именно вооруженный знаниями в сочетании с пытливым умом, Эплби становился грозным противником так же, как следование традициям и обращение к истокам превращали Додда в сильного оппонента.

Вполне возможно, что Эплби и Додд могли схлестнуться друг с другом, однако при наличии доброй воли они с той же вероятностью составили бы прекрасный тандем. И вот Додд, несмотря на свои девяносто с лишним килограммов и сильную усталость (он работал над расследованием с раннего утра), вскочил на ноги и с подобающим радушием приветствовал своего коллегу.

– Прибывает сыщик, – хмыкнул он после того, как они обменялись рукопожатием, – и деревенский полисмен передает ему труп со всеми непонятными уликами и версиями, имеющимися у нас на данный момент.

С этими словами Додд повернулся к столу, на котором возвышалась стопка бумаг, служившая доказательством его стараний и усердия. С одной стороны от нее лежал нарисованный на скорую руку, но вполне понятный план колледжа, с другой – остатки хлеба и сыра, а также пива в массивной оловянной кружке. Очевидно, где-то около трех часов дня слуги доктора Амплби догадались, что инспектор, возможно, захочет немного подкрепиться.

– Здешнее пиво, – заметил Додд, – единственная приятная деталь в этом деле. Если деревенский полисмен и будет окончательно сбит с толку, но кружку свою при этом он обязательно получит.

Эплби улыбнулся.

– Совершенно очевидно, что деревенский полисмен разложил все факты по полочкам, – ответил он. – По крайней мере, если это тот же полисмен, которого я знал пару лет назад. У нас в конторе до сих пор говорят о вашем деле с автоугонщиками… Помните?

Признательность Додда за комплимент о былом успехе выразилась в подчеркнутой деловитости. Придвинув стул для Эплби, он положил стопку бумаг между ними.

– Сегодня я подвигаюсь быстрее, чем обычно, – вдруг произнес он. – И все, что я здесь собрал, ограничено некоторой спешкой. Здесь много чего не хватает, однако у нас есть точки опоры и, возможно, улики. Работы выдалось предостаточно, и в первую очередь, сами понимаете, надо было как можно скорее осмотреть место происшествия. Я на скорую руку записал больше десятка показаний. Любое из них могло прямиком вывести меня на кого-нибудь, кто вот-вот ринется прочь из страны. Но этого не случилось. В этом деле полно загадок, Эплби. Другими словами, похоже на то, что оно по зубам лишь вам, а не мне.

Столь долгий монолог Додда звучал искренне, но отнюдь не безучастно. Подкрепившись университетским пивом, весь последний час он провел в раздумьях, и чем больше он размышлял, тем меньше ему нравились результаты. И действительно, его мысли начали блуждать, отклоняясь от этого дела, где он не смог увидеть начала, к другому делу, которое он надеялся довести до конца. Некоторое время Додд занимался серией квартирных краж в пригородах, и это загадочное дело доктора Амплби, очевидно, срочное, оторвало его от руководства захватом группы преступников, после которого он надеялся на повышение и значительное поощрение. Теперь полисмен изложил свою позицию Эплби, и они договорились, что лондонский сыщик на некоторое время один вплотную займется убийством в колледже Святого Антония. Как только они достигли понимания в этом вопросе, Додд положил перед Эплби план колледжа и приступил к изложению известных ему фактов.