Первое время ужинать мы начинали только после того, как с положенными интимному моменту чувством и страстью исполняли по отношению друг другу супружеский долг. Постепенно, со временем, мы, конечно, научились держать эмоции в узде. А последние, полгода примерно, в наш быт незаметно вошла новая семейная традиция. Отныне мы ужинаем, словно великосветская интеллигентная пара, чинно восседая за длинным обеденным столом, накрытым накрахмаленной скатертью. И только после ужина, либо после того, как Георгий уделит внимание незавершённым рабочим делам в кабинете, мы всецело отдавались взаимным ласкам. Я не расстраивалась, что былая жгучая, опаляющая страсть ушла, ведь иногда у нас случались и жёсткие порывы, совсем как раньше. Но должна признать, что их стало существенно меньше. Тем не менее некая размеренность и прозаичность мне больше по душе необузданных всплесков неконтролируемых гормонов. Неужели возраст накладывал свой отпечаток?

—Можно идти в регистратуру,— Володя бесцеремонно ворвался в мои размышления.

С бумагами закончили быстро. Оказывается, ещё вчера муж оставил необходимые распоряжения, забрав с собой все выписанные врачом рецепты и график приёма лекарств. Поэтому от меня потребовался только паспорт и несколько личных подписей.

Улица встретила промозглым осенним днём. На календаре середина сентября. Но низкие свинцовые тучи, нависшие над городом, а также промозглый, порывистый ветер тревожили и пугали, что солнце будет светить всё реже и реже. Я поёжилась в толстовке. Не ожидала, что куртка окажется не лишней.

—Пойдёмте быстрее, Мира Андреевна, пока вы не замёрзли. Извините, я не знал, что нужно захватить куртку. Но машина недалеко,— Володя не оставил без внимания мою зябкость. А я в ответ скорчила недовольную гримасу. Забота — это, бесспорно, положительное человеческое качество. Но когда её становилось слишком много, нестерпимо хотелось раздвинуть границы личного пространства. А возможно за меня говорили приобретённые в стенах больничных стен капризы и привередничество.

Засеменила мелкими шажками за водителем, его широкий размашистый шаг не чета моему. Когда я подошла к припаркованному внедорожнику, мужчина успел сложить сумки в багажник и терпеливо поджидал меня, предусмотрительно открыв заднюю дверь. Путь домой показался слишком быстрым. Странное чувство, учитывая, что как правило все, кто покидал лечебные учреждения, наоборот, стремился оказаться как можно дальше от них и чем быстрей, тем лучше. Не знаю почему, но под ложечкой противно сосало. Будто должно случиться что-то плохое. Хотя самое страшное, что могло произойти в жизни женщины я пережила две недели назад.

«В твоей груди эхо не унявшейся боли. Нужно время, Мира»,— подбодрила сама себя, входя в наш с мужем особняк, всегда казавшийся мне слишком большим, пустым и холодным. В нём не хватало детского смеха и лая собак. Словно уют и тепло старательно обходили наш дом стороной, не покупаясь на богатое и роскошное убранство. Первый этаж поражал высоченными потолками, мраморными полами и огромной хрустальной люстрой в холле. На стенах дорогие полотна картин, обрамлённые в затейливые рамы.

Кстати, напротив входной двери широкая центральная лестница, разветвляющаяся после первого лестничного пролёта на два ручейка, упиралась в огромную картину почти два метра высотой, на которой изображены я с мужем в день нашего бракосочетания. Художник писал картину по фото. Потому как Гера категорически отказывался позировать, но требовал у несчастного выполнение заказа в лучшем виде. Поэтому позировать мне приходилось одной. Не то, чтобы одной… Просто Гера вместо себя присылал кого-то из охранников со своей фотографией в руках. И смех, и грех, одним словом. Но в этом весь Георгий — я хочу, мне надо, значит остальные либо выполняют, либо подстраиваются под сумасшедшую карусель обстоятельств, учинённых моим мужем.

—Мирушка, ты вернулась!— Дородная женщина пятидесяти пяти лет в цветастом фартуке со следами муки на лице обняла меня крепко и по родному.

—Здравствуй, тётушка, давно не виделись.

—Ох, горюшко какое, Мира. Как же так? За что же вам с Герушкой столько испытаний? Ох, бедные-бедные дети,— женщина заламывала руки и в её глазах за линзами очков блестели капли непролитых слёз.

—Полно те, Мария Мстиславовна, что ж ты слёзы льёшь. Итак тошно, не рви душу, прошу.

—Конечно-конечно, Мирушка. А я тут тесто поставила. Герушка, молодец-то какой, вчера предупредил, что тебя привезут сегодня. Вот я с утра пораньше и расстаралась.

—Неужели вкусными булочками побалуешь?— Приветливо улыбнулась беспокойной женщине.

—Конечно, твоими любимыми, с орехами. Как не побаловать, когда любое горе нужно как следует заесть, чтобы изгнать его поганой метлой из души и из сердца. Чем вкуснее и сытнее заешь, тем быстрее сможешь вернуться в привычную колею. Или ты со мной желаешь поспорить?— тревожный и горестный взгляд за линзами очков приобрёл лукавый блеск.

—С тобой никто не рискнёт спорить, тёть Маш,— сразу признала поражение и смиренно опустила голову. Сердобольная женщина тут же чмокнула меня в макушку, но я резко отстранилась.

—Я же после больницы, дай мне помыться нормально и смыть с себя ужасный лекарственный запах.

—Кстати. Имей в виду, что твои таблетки у меня, с утра ребята смотались в аптеку и всё привезли. Герушка оставил мне расписанный врачом график приёма. Поэтому ни о чём не беспокойся, просто принимай то, что я принесу.

—Ну, что ты, тётя Маша.— Вина мгновенно растопырилась изнутри иголками, я недостойна заботы чуткой женщины:— Я не маленькая девочка, и позабочусь о себе сама. У тебя самой дел на кухне невпроворот.

—Тю, разве то хлопоты,— протянула тётя и пухлой рукой отмахнулась от надуманных возражений,— одно сплошное удовольствие. И вообще, не серди меня. Сказала, что принесу сама, значит не перечь. Ой,— громко воскликнув, она всплеснула руками, прикладывая ладони к раскрасневшимся щекам,— тесто наверно убежало,— после чего поспешно развернулась и улизнула обратно на кухню. На свою любимую территорию, которую уже много лет по праву считала исключительно персональной вотчиной.

Мария Мстиславовна приходилась Георгию родной тёткой по отцу. У женщины не было своих детей, муж умер рано, угорел по пьянке в бане. А Гера, когда отстроил свой огромный особняк так сразу и забрал тётю к себе. Та же, проявив недюжинные кулинарные способности, умудрилась подмять все кухонные дела под себя. Гера и его ребята из охраны, которые жили на территории, примыкающей к особняку, в одном из флигелей, настолько полюбили стряпню Марии Мстиславовны, что практически носили женщину на руках. По крайней мере, стоило той попросить кого-то об услуге, просьба выполнялась в мгновение ока. Гера с хитрецой и снисходительностью посматривал на творимое самоуправство, но вместе с тем орлиным глазом зорко следил за происходящим и не позволял парням выходить за рамки. Прежде всего работа и служебные дела, всё остальное — в свободное время. Поэтому парни научились делегировать между собой полномочия. Если кто-то из них оказывался свободен, то именно ему выпадала честь исполнять прихоти Марии Мстиславовны.