В девятнадцать лет пассией Алистера стала Джемма, фешенебельная модистка. Как-то раз, когда они ехали за город насладиться сельской идиллией, их экипаж остановили блюстители порядка, которые нашли в коробках Джеммы кое-какие краденые вещи. Она утверждала, что их подсунула завистливая соперница, и Алистер ей поверил. Он произнес страстную речь о сговоре с коррумпированными официальными лицами, собрав вокруг себя толпу, которая, как это часто бывает, вышла из-под контроля. Ему был зачитан закон о подстрекательстве к бунту, и его бросили в кутузку вместе с нечистой на руку любовницей. И снова его выручил из беды лорд Харгейт.

В двадцать один год у Алистера была Эме, французская танцовщица, которая преобразовала его скромное холостяцкое жилье в элегантный вертеп. Она устраивала вечеринки, ставшие вскоре весьма популярными в лондонском полусвете. Поскольку вкусы Эме могли соперничать со вкусами покойной Марии Антуанетты, Алистер оказался в долговой яме, на пути в долговую тюрьму. Герцог уплатил астрономическую сумму, пристроил Эме в гастролирующую балетную труппу и заявил Алистеру, что пора ему водить знакомство с респектабельными людьми и перестать выставлять себя на посмешище.

В двадцать три года появилась леди Терлоу, замужняя любовница Алистера. В высшем свете любовные связи такого рода держали втайне, чтобы не подмочить репутацию леди и избавить ее супруга от утомительной процедуры вызова на дуэль и судебного преследования. Однако Алистер не мог скрывать своих чувств, и ей пришлось положить конец их связи. К сожалению, слуга украл любовные письма Алистера и угрожал предать гласности. Чтобы защитить любимую от скандала и гнева взбешенного мужа, Алистер, не имевший возможности собрать затребованную шантажистом огромную сумму, был вынужден обратиться за помощью к отцу.

В возрасте двадцати семи лет он совершил самую большую глупость. Джудит Гилфорд была единственной дочерью недавно получившей дворянское звание вдовы. Она вошла в жизнь Алистера в самом начале 1815 года. Вскоре он одержал победу над всеми соперниками, и в феврале было объявлено о помолвке.

Она была хороша собой и очень приятна в общении. Но это на публике, а в частной жизни — подвержена приступам дурного настроения, и если немедленно не получала того, чего хотела, устраивала скандалы. Требовала к себе постоянного внимания, была крайне обидчива, зато сама могла оскорбить кого угодно. Она отвратительно относилась к родственникам и друзьям, плохо обращалась с прислугой и закатывала истерики, если кто-нибудь пытался ее урезонить.

Поэтому через пару месяцев Алистер впал в отчаяние: как джентльмену, ему не подобало разрывать помолвку. Сама Джудит разрывать помолвку не желала, и он мог лишь надеяться, что попадет под копыта лошадей, утонет в Темзе или его зарежут разбойники. Однако поздним вечером, оказавшись на плохо освещенной улице, где случаи насильственной смерти были частым явлением, он споткнулся и, сам не зная как, оказался в объятиях роскошной куртизанки по имени Элен Уотерс.

Алистер снова безумно влюбился и снова не смог сохранить это в тайне. Джудит, узнав о случившемся, закатила публичный скандал и пригрозила судебным преследованием. Сплетники были в восторге, чего не скажешь о лорде Харгейте. Не успел Алистер опомниться, как его посадили на судно и отправили на континент.

Как раз перед битвой при Ватерлоо.

На этом список заканчивался.

Алистер, прихрамывая, отошел от окна и положил документ на письменный стол, за которым сидел отец.

— Разве я не заслужил доверия? Ведь с весны 1815 года не зарегистрировано ни одного эпизода, — небрежным тоном произнес он.

— Ты не попадал в истории только потому, что большую часть этого времени был недееспособен, — сказал лорд Харгейт. — А тем временем счета от торговцев приходят целыми возами. Я не знаю, что хуже. Тех средств, которые ты расходуешь на свои жилеты, хватило бы, чтобы содержать целый гарем французских проституток.

Алистер не мог этого отрицать. Он всегда был очень разборчив в одежде. А в последнее время, возможно, уделял своей внешности больше внимания, чем прежде. Это отвлекало его от других мыслей. Он, к примеру, не помнил день и ночь 15 июня. Битва при Ватерлоо осталась пробелом в его памяти. Он делал вид, будто не помнит ее, а так же будто не замечает изменившегося к нему отношения: поклонения, от которого хотелось выть, и приводившей его в ярость жалости.

Он прогнал эти мысли, хмуро глянув на приставшую к рукаву пушинку, и едва удержался, чтобы не смахнуть ее. Это показалось бы нервным жестом. Почувствовав, что начинает потеть, он надеялся лишь, что отец закончит разговор до того, как увлажнится его накрахмаленный галстук.

— Я терпеть не могу говорить о деньгах, — сказал отец. — Это вульгарно. Но, к сожалению, этот разговор неизбежен. Если хочешь отобрать у младших братьев то, что принадлежит им по праву, то можешь продолжать в том же духе.

— Моих братьев? Почему ты так говоришь? — Он замолчал, заметив на губах лорда некое подобие улыбки.

О, этот намек на улыбку никогда не сулил ничего хорошего.

— Позволь объяснить, — сказал лорд Харгейт.

— Он дает мне срок до первого мая, — сказал Алистер своему другу лорду Гордмору. — Ты когда-нибудь слышал о подобном дьявольском условии?

Он приехал к своему бывшему боевому товарищу в то время, когда тот одевался. Стоило Гордмору взглянуть на Алистера, как он тут же отослал из комнаты слугу. Когда они остались одни, Алистер пересказал свой утренний разговор с отцом.

В отличие от большинства аристократов виконт отлично умел одеваться без помощи слуги.

В данный момент его сиятельство стоял перед зеркалом, завязывая галстук. Поскольку этот процесс включал не только завязывание узла, но и безупречно точное распределение складочек, для этого приходилось испортить примерно полдюжины накрахмаленных полос тончайшего батиста, прежде чем удавалось достичь совершенства.

Алистер стоял у окна в гардеробной, наблюдая за этим процессом. После утреннего разговора с отцом процесс завязывания галстука несколько утратил для него свою привлекательность.

— Твой отец для меня загадка, — сказал Гордмор.

— Он велит мне жениться на наследнице, Горди. Представляешь себе? И это после катастрофы с Джудит!

Гордмор еще тогда предупреждал Алистера, что единственный ребенок не знает, что такое делить любовь и внимание родителей с братьями и сестрами, и бывает, как правило, эгоистичен и своеволен.

Теперь Горди сказал лишь, что должна же в Англии найтись хотя бы одна не уродливая и беззлобная наследница.

— Это не имеет значения, — сказал Алистер. — Я и думать не хочу о том, чтобы жениться раньше преклонного возраста: лет в сорок пять, скажем, или еще лучше — в пятьдесят пять. Иначе я совершу еще одну трагическую ошибку.

— Тебе просто не везло с женщинами, — сказал Горди. Алистер покачал головой:

— Нет, это фатальная черта характера. Я слишком легко влюбляюсь, причем всегда глупо, а потом одна неприятность следует за другой. Интересно, почему отец сам не выберет мне богатую жену? Он наверняка разбирается в этом лучше, чем я.