– Мадемуазель, я не хотел вас обидеть, даже наоборот… Видел я многих осужденных, в том числе и смертников. Прости их, грешных! – Поручик перекрестился. – Я хочу верить в вашу невиновность, и подсказывает мне сердце, что вы не убийца, – вы не похожи на преступницу, – и он сменил тему разговора. – Кстати, мадемуазель, с вами я встречался на вечере поэзии в Народном доме. Вы читали свои поэтические творения, безусловно, талантливые! Их потом напечатали в газете «Курьезе». Стихотворения прекрасные, чувственные, в них много трагизма и даже мистицизма. Я к вам подходил как благодарный слушатель, даже имел смелость пригласить на ужин в ресторацию «Эрмитаж», но вы восприняли приглашение как неудачную шутку, а вскоре к вам подошел молодой человек, и вы с ним уехали на извозчике. Припоминаете?

Девушка всмотрелась в жандарма и с легкой иронией тихо произнесла:

– Вы были тогда не в мундире, такой, как все. Приятный молодой человек.

– После того вечера я несколько дней был не в себе, все хотел с вами встретиться… С тем молодым человеком у вас был роман? Его звали, если не ошибаюсь, Михаил?

– Какая разница, сударь, как его звали и был ли у меня с ним роман в той жизни, оставшейся за стенами тюрьмы! – раздраженно ответила девушка. – Если вам угодно знать, то он умер. Не вынес позора и лжи! Вскоре я последую за ним, и не без вашей помощи, – и она с чувством продекламировала четверостишие:

– Мадемуазель, я верю в вашу невиновность… – Он замолк, не находя больше слов.

– Тогда почему я здесь, а не на воле? Почему вы держите меня здесь и готовите казнь, хотя верите в мою невиновность? – голос ее срывался от возмущения и обиды.

– Это решает суд, те, кто наверху, но никак не я! Мое дело выполнять приказы, а не рассуждать. Да-с! – безапелляционно заявил он, разведя руками, и сразу вновь смягчился: – Может, все-таки водки изволите?..

– Вы… чудовище! – взорвалась Аника. – Другие хоть уверены в моей виновности и видят во мне убийцу, а вы, сочувствуя и сострадая, предполагая, что я невиновна, спокойно поведете меня на эшафот! Так приказало начальство! Отговорка для подлецов!

Лицо офицера залила краска стыда. Не в силах найти нужные слова, он непроизвольно открывал и закрывал рот, как выброшенная на берег рыба.

– Как ваше имя, поручик? – Злость покинула Анику внезапно, как и пришла.

– Андрей… Андрей Андреевич Щеглов, – растерянно ответил он.

– Господин Щеглов, желаю вам здравствовать долгие годы и иметь много детей, абсолютно не похожих на вас! Желаю вашим нерожденным детям жить, не уподобляясь моллюскам, ограниченным раковиной, как человек – приказами свыше, а иметь свое разумение и действовать по совести! Вас я больше не задерживаю! При случае помолитесь в церкви за безвинно убиенную, не без вашего участия, Анику Мозенз! – и она заплакала навзрыд, до боли в груди. – Идите же, я хочу побыть одна, – едва смогла она промолвить сквозь слезы.

– Сейчас распоряжусь – вам принесут Библию и свечу, – сказал офицер, глядя в стенку, козырнул и вышел из камеры. Заскрежетал ключ в двери, и до Аники донесся приглушенный голос поручика: – Надзиратель! Принеси барышне воду, Библию и свечу, да побольше, не огарок какой-то. Ты понял?! Мухой давай!

Через мгновение тюремную камеру заполнила густая тишина одиночества. Обрывки мыслей водили хоровод в молодой головушке, не позволяя ни на чем сосредоточиться. Рыдания перешли во всхлипывания и затихли, только из носа текло и от слез резало глаза. Вновь заскрежетал ключ в дверях, и в камеру вошел надзиратель.

– Всё как вы просили, барышня, – Библия и свеча. Большая Библия и большая свеча! И от меня лично – соломенный тюфячок. Хотя это против правил. Да бог с ними, с этими правилами! Не сидеть же вам, барышня, все время, как свеча, посреди камеры на табурете. Сможете отдохнуть, соснуть часок – лежа-то сподручнее! Здесь я его расположу, удобно будет. Силы вам ой как понадобятся! – с иронией в голосе промолвил он. – Наконец-то все угомонились. В этом крыле тюрьмы мы остались вдвоем – я и ты, барышня, – голос его приобрел зловещие интонации. – Ненадолго! Часа на три-четыре, не больше. Расскажу тебе, что произойдет по окончании этого времени. – Надзиратель засмеялся – зло и ехидно. – К тебе, барышня, зайдут в гости на огонек большой свечи начальник тюрьмы, духовник, врач, дежурный офицер и конвой. Начальник тюрьмы предъявит письменный приказ генерал-губернатора сопроводить тебя в Лысогорский форт для исполнения приговора. Духовник вытрет тебе то ли слезы, то ли сопли, а офицер скомандует караульным взять тебя под белы ручки и в кандалах сопроводить в черную карету для развозки смертников. Там выгорожена махонькая-махонькая клетушка, даже ты согнешься в ней в три погибели, иначе не поместишься. Тебя сопроводит почетный конвой из девяти казаков. Как же, важная персона, чай не каждый день висельников возят! В форте, снова взяв под белы ручки, отведут на один из бастионов, где тебя ожидает большой сюрприз – деревянная виселица с добротной, хорошо намыленной пеньковой веревкой. Комендант форта зачитает приговор суда, и начнется подготовка к казни.

Что ж ты побледнела, барышня? Это лишь слова, а тебе предстоит все это прочувствовать на собственной шейке. Мой тебе совет, барышня, облегчи перед казнью не только душу, но и тело. Вон параша стоит. Ха-ха. Бывают такие курьезы… ха-ха… может и медвежья болезнь приключиться. Ха-ха. Ведь неприлично будет, барышня! Да-с!

Так вот, снимут с тебя кандалы, барышня, поменяют их на кожаный ремешок – он не лучше, подлецы затянут его так, что белы рученьки-ноженьки посинеют. Ненадолго, сама понимаешь. Взойдешь ты на деревянный помост под виселицу, наденут тебе на голову черный балахон, на шею – пеньковый галстучек, чтобы, значит, шейку не простудила. Ха-ха. А шейка тоненькая, барская шейка… И синенькая жилочка на ней так и бьется, как синичка в клеточке. Тук-тук-тук.

Повезет тебе, барышня, если, когда лючок откроется и ты полетишь вниз, шейка твоя сломается – и мучениям конец… Может и не сломаться, вишь, какая ты вся худенькая, легонькая, не за что и потрогать.

Завороженная рассказом, Аника не сразу ощутила на себе его жадно ощупывающие руки. Брезгливо сбросила их.

– Ты не балуй, барышня! – строго проговорил он. – Я тебе дело говорю, а ты по рукам бьешь! Грудки у тебя даром что маленькие, востренькие, как гвоздики.

Так вот, барышня, если у тебя шейка не хрустнет, то будешь задыхаться, задыхаться, а докторишка будет свою трубку поганую к груди приставлять и докладывать, что не кончилась ты еще. Язык покажешь всем, но не маленький и остренький, а толстый и синий. Глазенки вылезут у тебя из орбит, а там, дай Бог, и кончишься…

Это еще не все. Вытряхнут тебя из халата, а под ним ничего нет, я знаю, и засунут в дырявый мешок. Ха-ха. Солдатики будут смеяться и обсуждать твои женские прелести. Бывшие прелести…

Отнесут тебя в сторонку и закопают, как шелудивого пса, – без имени, без креста.