Полная луна периодически пряталась в темных тучах, проглотивших звезды без следа.

* * *

Тишина была напряженной, иногда ее нарушали не поддающиеся объяснению звуки ночи. Страх заполонил душу маленького солдатика, всего год как призванного на службу из глухомани Полтавской губернии.

Он вспомнил, как обрадовался, когда узнал, что для прохождения воинской службы направлен в большой город. Но вскоре радость сменилась страхом, так как он попал в Лысогорский форт, расположенный на проклятой горе, с давних пор считавшейся обиталищем нечистой силы. Вся эта нечисть в дневное, светлое время дремала, а с наступлением темноты выходила на охоту за христианскими душами, поэтому он боялся ходить в караул в ночное время. А тут еще ему подвезло попасть на пятый пост, где прошлой ночью случилось что-то непонятное и страшное, в результате чего караульного Ворсунова направили в карцер, а сегодня отвезли на освидетельствование в госпиталь. Поползли слухи, что тот тронулся умом от встречи с призраком повешенной.

Солдатик, держа винтовку с примкнутым штыком и шепча спасительные молитвы, осторожно продвигался вперед. От расположенных на валу светильников внизу было мало света, поэтому ему приходилось изо всех сил напрягать зрение, с трудом сдерживая страх и стук барабанящего в груди сердца. Пятый пост располагался с наружной стороны вала, патрулирование предписывалось вести вдоль него. Маршрут был протяженный и пролегал возле западного бастиона, на котором не далее как три ночи тому назад была совершена казнь отравительницы.

С каждым шагом ужас все больше и больше овладевал им, в голову лезли всякие несуразности. Винтовка в руках больше не казалась ему грозным боевым оружием, несущим смерть, а виделась чем-то наподобие шутовской хлопушки, некогда купленной на деревенской ярмарке. Обливаясь потом в отнюдь не теплую ночь, он не выдержал, приблизился к выходу из потерны № 2, закрытой мощными железными воротами, и на кирпичной кладке нацарапал штыком: «Спаси меня, Господи. Никодим. 1913 год».

Легче ему после этого не стало, в голову пришла мысль, что эти несколько слов переживут его на многие и многие годы. Было странно, что вот он стоит сейчас, молодой, здоровый, полный сил и жажды жизни, а эти еле видные кривые каракули сильнее его, так как им гарантировано бесконечное долголетие.

Машинально он сунул руку за голенище сапога, вытащил припрятанный кисет, «весточку из дома», полный душистого и злого самосада, злого, как командир отделения, унтер-офицер Сиротенко. Прошлой зимой за то, что он, стоя в строю на морозе, сунул заледеневшие руки в карманы шинели, унтер приказал наполнить карманы песком и зашить – по два фунта в каждом! Наказание было бессрочным, пока унтер не сменит гнев на милость.

Солдатик свернул самокрутку и закурил, с удовольствием вдыхая вонючий дым, прикрывая рукой тлеющий огонек. Это был немалый риск – за курение на посту полагалось пятнадцать суток карцера. Но судьба была милостива к нему и не наслала проверяющих. Курение успокоило нервы, он даже приободрился. Солдатик спрятал окурок в кисет и вернул его на место, за голенище. Теперь он шел бодрее и уже не так боялся, хотя вот-вот должен будет проходить под западным бастионом, на котором зловещая виселица ожидала следующую поживу.

Отравительницу, казненную три ночи тому назад, закопали в ту же ночь возле старого дуба, пережившего строительство крепости. Он сам участвовал в копке могилы, но не в самом захоронении. Среди солдат ходило поверье, что висельники, казненные в крепости, на протяжении сорока дней и ночей шалят, делают разные пакости живым, и в это время нужно держать ухо востро. Оно и понятно, ведь по христианскому обычаю обязательно хоронят до заката солнца, а вот казненных – тайно, ночью, и могилу не запечатывают.

Перед самим бастионом бодрое настроение покинуло солдатика, шаг стал короче, двигался он медленнее, шел, словно на цыпочках, как будто боясь потревожить кого-то производимым шумом. А может, просто хотел скрыть свое присутствие. В сторонке треснула ветка, словно на нее наступили, и ужас овладел им.

«Свят, свят! Пронеси нечистую силу мимо, не дай лицезреть лик ужасный!» – прошептал он, беря наизготовку винтовку, ходуном ходившую в руках. Потом прокричал дрожащим голосом и совсем не по уставу:

– Эй, кто там? Выходи, а то пульну из винта! – В ответ – тишина. – Показалось! – вздохнул он с облегчением, но тут что-то неуловимое прошмыгнуло мимо, обдав могильным холодом.

Почему-то вспомнился ему процесс подготовки могилы для отравительницы. «Под тонким слоем землицы оказался лёссовый грунт, копать было легко, не утомительно, но яму вырыли неглубокую, как-то не по-людски. Собаки могут разрыть».

Вновь что-то невидимкою промелькнуло рядом, и снова мороз пробежал по коже. Винтовка выпала из рук, почти без шума приземлившись на мягкую почву. Тут ему показалось, что он находится не на караульной тропе, а совсем в другом месте, возле еле заметного холмика свежей земли. Голос и ноги предали его – он не мог ни кричать, ни бежать прочь от этого страшного места. В голове зазвучал чужой голос, он принадлежал женщине: «Темно мне здесь. Душно, тесно. Жестко лежать». Солдатик почувствовал, как от ужаса у него на голове зашевелились, поднимаясь, волосы.

– Эй, дядя! Дядя! Дай закурить, Христом Богом прошу! Не пожадничай, а то прокляну! – услышал он сзади девичий голос и, пересилив себя, обернулся.

Перед ним стояла простоволосая девушка с длинными всклокоченными волосами, одетая в лохмотья, напомнившие солдату мешок, в котором похоронили повешенную.

– Ты ведь мне должен! Ты помнишь, дядя? – и она рассмеялась ужасным трескучим смехом, безумно сверкая темными глазами.

Солдатик сунул дрожащую руку за голенище, достал кисет, швырнул его в привидение и бросился бежать.

«Прочь отсюда куда подальше! Схоронюся среди людей, авось не найдут. А там подамся с каламашниками[3] строить железку. Прочь, прочь отсюда! До следующей смены почти два часа, авось не хватятся раньше. Пока караульные будут искать, пройдет время. А там, даст бог, повезет, и найду пристанище», – решил он и, искусно обходя посты, стал выбираться изо рва наверх, а потом сбежал с проклятой горы навстречу играющему разными огнями городу.

У самого подножия горы, недалеко от устья реки Лыбидь, ему преградило дорогу плотное облако, сотканное из ночного тумана, но было в нем нечто странное, внушающее дурные предчувствия. Прохоренко, шепча про себя молитву о спасении души, с разбегу врезался в него. Облако, словно этого и ожидало, поднялось и исчезло в ночном небе.

* * *

На следующий день, ближе к обеду, на стол генерал-губернатора лег рапорт от коменданта Печерской крепости, в котором сообщалось следующее:

«Этим утром в окрестностях Лысогорского форта была задержана юродивая Дарья, фамилия и сословие неизвестны, до этих пор находящаяся по причине невменяемости в лечебнице для душевнобольных. Неизвестно, каким образом ей удалось обойти караулы, чтобы оказаться вблизи охраняемого форта. Предполагается, что сия юродивая Дарья в ночное время нагоняла страх на постовых, которые принимали ее за призрак недавно повешенной отравительницы Мозенз. В результате чего один солдат тронулся умом, а другой подался в бега, бросив пост. Поиски беглеца продолжаются. Виновные за недостаточную бдительность во время охраны важного военного объекта наказаны».