Однако перед десертом всем посоветовали посмотреть на именные карточки, расставленные на столах, и занять заранее предназначенные места. Я оказался рядом с телевизионной журналисткой, которая за столом высказывала радикальные политические взгляды, чего никогда не делала с экрана. Я не слушал, чувствуя себя глупым и несчастным. Но когда я оглянулся и посмотрел на Мойру, то увидел, что… она смотрит на меня с напряженной серьезностью и почти гневно.

Мы встретимся за ленчем возле музея, а потом отправимся смотреть картины Моне.

* * *

Итак, все разлеталось в разные стороны пятнадцать, или около того, миллиардов лет, а потом стали формироваться и устанавливаться сродства, межзвездные связи, и звезды начали медленно, со всевозрастающей скоростью смещаться друг относительно друга, образуя вращающиеся группы звезд или галактики, в своем великом монументальном движении галактики еще более медленно свивались в скопления, и эти скопления, раскручиваясь, принимали форму спиральных цепей, гигантских скоплений, в которых от начала до конца пролегали расстояния в миллиарды световых лет. И вот среди этого величественного державного проявления космической сущности происходит незаметное случайное событие: столкновение атомов углерода и азота, преобразующее их молекулярную обособленность в ячейку, пятнышко органического распада, и, sacre bleu[1], мы имеем первую во вселенной реальную сущность, наделенную собственной волей.

* * *

Сообщение от отца:

[email protected]

Привет, вот ответы на ваши вопросы по порядку: молитвенник; стихарь; воротник священника с красной сорочкой; при прямом обращении «отец», при непрямом обращении «преподобный такой-то» (о епископе надо говорить «его преосвященство»); моего пса зовут Тиллих, однако найдутся те, кто начнет прозывать меня Джимом Пайком. Украденный крест был бронзовым, высотой восемь футов. Вы меня нервируете, Эверетт.

Благослови вас Бог, Пэм

* * *

Кража

Сегодня в Бэттери-парке. Теплый денек, люди высыпали на улицу. Нежный ветерок ласково, как женщина, что-то шепчет мне на ухо.

Повсюду порхают беспечные голуби, их крылья покрыты городской пылью.

За моей спиной клонящееся к закату солнце превращает финансовый горизонт Нижнего Манхэттена в островной собор, религиоплекс.

Я прохожу мимо разносчика часов, человека с чудовищными клочьями волос и широкой призывной улыбкой. Он высок и одет в пурпур, как регент церковного хора. Впечатлению возвышенного не мешают даже новенькие белые кроссовки, в которые обуты его ноги.

— Их не надо подкручивать, в них можете лезть хоть в ванну, хоть в душ. С камнями, и все такое. Ходят точно, можно не подправлять.

Словно призрак, из сияющей поверхности покрытого мазутом залива, возникает судно — паром с острова Эллис. Я всегда охотно наблюдаю за судами. Паром разворачивается, все три его палубы прижимаются к причалу. Вода вспенивается, паром встал у презирающей все и вся нью-йоркской пристани. Уф. Скрипят надстройки, раздается треск, похожий на пистолетный выстрел.

Человек, прогуливающийся по набережной, думает, что в него стреляют, и удирает.

Туристы спускаются по грохочущим под ногами сходням. Фотоаппараты, видеокамеры, ошеломленные дети, сидящие в сумках, висящих на плечах родителей.

Господи, в зрелище нью-йоркского порта есть что-то выхолощенное. Такое впечатление, что естественный запах моря — это запах мазута, корабли — автобусы, а само небо — гараж, увешанный календарями с голыми девками, грядущие месяцы размещены на листах, захватанных грязными жирными пальцами.

Здесь я поворачиваюсь к похожему на хориста разносчику и говорю, что хочу посмотреть его товар и дам ему доллар, если он покажет мне паспорта часов. Улыбка исчезает.

— Ты что, спятил, мужик?

Он убирает поднос с часами, чтобы я не смог до них дотянуться.

— Иди отсюда, не хочу иметь с тобой дела.

При этом он нервно оглядывается по сторонам.

Я одет как мирянин — джинсы, кожаная куртка, клетчатая рубашка поверх футболки. Опознавательного распятия нет и в помине.

Я иду дальше и оказываюсь на Астор-Плейс, там, где стоят лотки с разложенными на них товарами: на пластиковой шторе для душа аккуратно разложены три тщательно отглаженных пурпурных одеяния хориста. Я беру одно и смотрю на воротник. Там есть этикетка и клеймо прачечной мистера Чана.

Продавец, серьезный молодой метис с характерной копной черных волос, хочет десять долларов за робу. Я нахожу цену разумной.

Они приезжают из Сенегала или с островов Карибского моря, из Лимы, Сан-Сальвадора, Оаксаки, находят свободный кусок тротуара и начинают работать. Мировая бедность захлестывает наши берега, как прилив разогретого всемирным потеплением моря.

Я помню, как во время поездки на Мачу-Пикчу остановился в Куско послушать уличные оркестры. Когда я обнаружил, что у меня пропал фотоаппарат, то мне сказали, что я смогу выкупить его наутро на рыночной улице позади собора. Милостивые Небеса, я просто кипел от гнева. Но скупщицами краденого оказались все те же милые, застенчиво улыбающиеся женщины Куско, одетые в пончо красного и охряного цвета. На их головах красовались черные котелки, а на спинах они носили своих детей… а англосы бродили среди прилавков с таким видом, словно отыскивали своих потерявшихся отпрысков. Как мог я, Господи Иисусе, не принять справедливость этого положения?

Именно так я поступил и здесь, на Астор-Плейс, в тени коричневого, с мансардами, каменного здания колледжа «Купер Юнион», на площади, с которой то и дело взлетали птички.

Еще квартал к востоку, церковь Святого Марка, дешевый магазинчик, продаются алтарные подсвечники и рясы — двадцать пять долларов пара. Там я купил полдюжины детективных романов в бумажных обложках. Только для того, чтобы понять, как их пишут.

Я лгу, Господи. Просто я всегда читаю эти проклятые книжки, когда дух мой подавлен. Детективные романы в бумажных обложках, говорит мне продавец. Его шесты с одеждой, развевающейся, словно вымпелы, действуют на меня успокаивающе. А его мир очерчен и определен наказаниями, которые настолько велики, что я не могу назвать их Твоими.

Я знаю, что на экране компьютера Ты со мной. Если Томас Пембертон теряет жизнь, то он теряет ее здесь, под надзором бдительного Божьего ока. Я помещаю Тебя не на плечах моих, не в стоячем воротнике моего англиканского сюртука, не в стенах пасторского дома, не в прохладе камней, обрамляющих дверь часовни, но здесь, в мигающем курсоре…

* * *

Стоя перед большим изображением водяных лилий, выдержанных в зелено-голубых тонах, мы строили планы, обсуждая, когда она может уходить из дому. У нее двое маленьких детей. Правда, есть няня, но все время так жестко расписано. Мы не прикасались друг к другу и не сделали этого, даже выйдя из Метрополитен. Мы спустились по ступенькам, и я остановил для нее такси. Ее взгляд, который она бросила на меня, садясь в машину, был почти скорбным, то был момент объявления мне полного доверия, и я ощутил его как удар в самое сердце. Я страстно желал этого и добивался всеми силами, но, получив желаемое, я вдруг осознал, что попал в зависимость, словно дал клятву на тайный брак, условия которого мне неведомы, а моя ответственность за него не определена. Когда машина тронулась, я был готов кинуться вслед за ней, крича, что это ошибка, что она неправильно меня поняла. Позже я мог думать только о том, насколько она прекрасна, какое удивительное взаимопонимание возникло между нами, и я не помнил, чтобы когда-нибудь в жизни испытывал такое сильное, такое чистое влечение, не думая о том, что нахожусь на грани начала любовного романа, но воображая, что смогу найти спасение в подлинной жизни с этой женщиной. Она живет в какой-то цельности, в которую почти невозможно поверить, эта женщина непостижимой привлекательности, к которой не смогла прилипнуть грубая идеология нашего времени.