Один из таких «поворотов» произошел с моей тридцатипятилетней подругой, которая стояла, утомленная, за стойкой ресепшн престижного отеля в городе Париже, когда к ней подошел черный как ночь, но весьма привлекательный мужчина атлетического телосложения («Чуть-чуть похожий на Уэсли Снайпса», – как она потом застенчиво говорила) и сделал ей двусмысленное предложение… То есть не то чтобы двусмысленное. А как бы не односмысленное.

Подруга моя, являясь пиарщицей крупного спортивного проекта в Москве, прилетела в Париж в командировку, связанную со спортивным бизнесом, и расположилась в отеле, где в этот момент проживали спортивные звезды Америки, готовясь бить мировые рекорды на проходящем тогда во Франции чемпионате мира по легкой атлетике.

Чернокожий атлет был, понятно, спортивной звездой. Причем очень сильно мирового уровня: он был вписан уже не только в историю спорта, но и в книгу рекордов Гиннесса неоднократно. Подойдя к моей подруге, он негромко сказал ей: «Женщина, я никогда и никого не видел красивее вас». И примолк со значением.

Он был недалек от истины. Подруня моя – бывшая модель. Высокая, худая, с серыми глазами и вьющимися рыжими волосами. Правда, в последнее время к своим достоинствам она прибавляет также и серые мешки под глазами. «Зато они в тон», – говорит она. И в разъяснение доверительно сообщает: «Это мешки с деньгами».

Со всей возможной элегантностью повернув голову в сторону чернокожего атлета, моя подруга оглядела его своими прекрасными серыми глазами и сказала примерно следующее:

– Ниггер, разве можно предлагать женщине интимную связь так открыто? У вас плохое воспитание.

И повернулась обратно. Ниггер, ничуть не обидевшись, отошел и сел на диван неподалеку.

Подруга моя до того дня недолюбливала ниггеров по непонятной ей самой причине. Я вообще считала ее расисткой. Она же не углублялась в этот вопрос, и было ей, в общем-то, все равно. Поэтому, пока ей оформляли номер, ее незаметно втянул в разговор второй чернокожий атлет, стоявший также за стойкой регистрации. Опережая события, скажем, что это был многократный чемпион мира в супер-спринте Тим Монтгомери, настоящая спортивная звезда, негасимая по числу своих заслуг (хотя недавно, увы, позорно дисквалифицированная).

– Женщина, – с мягкой укоризной обратился к моей подруге Тим, – вы знаете, кто это? Кого вы сейчас от себя прогнали?

– Кого? – неохотно спросила она.

И были названы светлое имя, и регалии, и количество заслуг. Впрочем, даже не регалии и светлое имя произвело наибольшее впечатление, а то, что десять лет подряд он был самым быстрым человеком в мире… Прилагательное «самый» – магическое слово для женского сознания. В любом возрасте, в любом социальном статусе. «Самый» – это не просто альфа-самец. Это альфа-самец единственный в своем роде.

Склоняясь под нашептываниями Тима Монтгомери, приятельница моя медленно повернула голову по направлению к холлу гостиницы, искоса посмотрела на легенду мирового спорта. Он сидел на прежнем месте. Поймав на себе ее слегка пристыженный взгляд, он извинительно поднял левую бровь с великодушием короля рок-н-ролла, прощающего свою наложницу за случайно вырвавшееся резкое слово.

Когда моя подруга отвернулась, Лимфорд Кристи (а это был именно он) пружинисто поднялся и подошел к ней с предложением выпить по бокалу вина.

– Джа-да, – стонала она потом в телефонную трубку, когда вернулась в Москву, – ты не представляешь себе, что это за мужчина! У меня таких никогда, никогда не было!..

– И никогда не будет, – угрюмо отвечала я. Честно говоря, если бы не мое природное любопытство, благодаря которому я подписалась на выслушивание этого рассказа сразу же, то я не хотела бы знать Лимфорда Кристи со стороны простого смертного. И тем более не хотела бы знать, каков он в постели.

Посвятив свою юность легкой атлетике – и, черт возьми, именно суперспринту! – я не понаслышке знала, какой ценой дается каждая десятая доля секунды в беге на сто и двести метров. Именно тогда, когда я одолевала свои смешные, по меркам мирового спорта, десятые доли, проливая за каждую ведро пота, Лимфорд Кристи и сверкал в зените своей нечеловеческой карьеры. Для меня и для многих миллионов он был богом, для Америки национальным героем. С точки зрения биологических данных он был точно не человек. Окажись я на месте моей подруги, то никогда, никогда не посмела бы посягнуть на Кристи как на сексуальный объект! Его образ был канонизирован в моем сознании. Расскажи мне подруга, что она поимела на бреющем полете Бреда Пита (а с нее станется, как же), мне было бы легче.

Но что делать?! Пока я со свистом в ушах носилась по беговой дорожке, моя подружка непринужденно шлялась по подиуму, показывая шмотки, – и знать не знала, кто такой Лимфорд Кристи.

Поэтому он пригласил ее на бокальчик вина, и она пошла с ним его выпить, и за ужином они много болтали и смеялись, и каким-то образом он узнал, какой у нее номер комнаты, и проводил ее до него, и нежно поцеловал, и оставил… И когда она, еще не успев как следует изумиться внезапному исчезновению героя вечера, вошла в номер, то увидела, что он весь усыпан лепестками роз, и ахнула, и развернулась к двери, чтобы броситься назад, догнать – поцеловать? благодарить? отчитать? – этого она понять не успела, – но в дверь уже опять входил он, нахлынувший на нее, как черная тропическая ночь, как настоящий Отелло.

И меньше чем через месяц мне, с завываниями и причитаниями, вздохами и повторениями, были рассказаны все подробности, которые казались такими же фантастичными, как и все спортивные достижения мистера Кристи.

Выяснилось: жизнь, проведенная в большом спорте, никак не сказалась на его здоровье и потенции. Он любил дело продолжения рода даже более страстно, чем процесс награждения золотой медалью. И сам на эту тему неоднократно высказывался. В Америке у него к тому же была молодая ревнивая жена с двумя детьми и туча любовниц среди коллег по цеху.

В профессиональной среде его прозвище было Пума. И не напрасно, считала моя подруга. Спя чутким сном, она видела, как по ночам он встает и идет в ванную: в неверном свете ночного Парижа, льющимся в окно их номера, он шел действительно как пума, и могучие рельефные мышцы – не двигались, нет, – а красиво переливались под черной атласной кожей.

Ему, между прочим, было тогда сорок два года. Он выступал за сборную США чисто статусно, время от времени. Его уже не волновало, каким по счету он придет к финишу, он знал: вряд ли еще кто-нибудь в истории человечества сможет держать абсолютный рекорд мира десять лет подряд.

Спустя год после той парижской лавстори, Лимфорд Кристи прилетал в Москву, чтобы принять участие в соревнованиях с последующими сборами в благотворительный фонд и говорить какие-то речи. Я видела его издалека. Он шел в сопровождении охраны по пустынному коридору спорткомплекса, высокий, огромный, с легендарным непроницаемым лицом, которое столько раз я видела по телевизору. На нем был спортивный костюм такой дороговизны, что как костюм уже и не смотрелся, а напоминал Скорее космическое одеяние какого-то неземного существа. По мере приближения Лимфорда ко мне его охрана засуетилась, но я издали показала им свой специальный бейдж (я пришла к моей рыжей приятельнице, которая организовывала и проводила это мероприятие), и они успокоились.