Секунду мигратор обдумывал предложение. Недолгие колебания.

– Хорошо, я согласен.

Я извлек из кармана кредитку и щелчком отправил ее через стол, где она попала в алчные лапы чиновника.

– Где гарантии?

– Их нет.

Когда я встал, чтобы уйти, зеленоватый отблеск чиркнул по лезвию ножа, застрявшего в спинке стула.

Позднее оказалось, что мигратор сдержал слово.

Как же это случилось? Почему не стало Родины? Мы казались себе могущественными, почти богами. Две трети Галактики были в нашей власти. Титаническое оружие, способное уничтожать миры, скорость кораблей, открытие гипера… Нам пытались противостоять: кризы, данлоки, шубилу, нэйрсваи… Укус комара. Мы сжигали их города и деревни, травили их вирусами, в клочья разносили их жалкие эскадры, порой проглатывая жестокие ответы. Но мы были сильнее. И нас было больше. Множество рас, осознав это, дрались на нашей стороне. Но вот явились они. Чартора. Они повелевали Пространством и Временем, они неизмеримо превосходили нас. Только мы не поняли. Что-то круче Империи? Это же нереально…

Реально. Чартора доказали свою вещественность. Самое страшное – они даже не напрягались. И еще – ИМ БЫЛО НА НАС НАПЛЕВАТЬ. Совсем. Возятся там детишки в своей песочнице размером в тысячи светолет – ну и пусть возятся. А если начинают докучать взрослым – по попке. Мы получили сполна, наблюдая, как Земля распадается…

Я был кретином. Хуже всего то, что сам не могу себя простить. Можно уйти от псов Федерации, можно показать язык Ла-Харту, столице нового государства. Но не уйти от себя. На мне – кровь миллиардов. Каждый из них жил, верил во что-то, любил, ненавидел… Все они поддерживали нас. И прежнего командующего, Ролту, и меня. Земляне считали станции Времени личным вызовом. Пришельцы установили их, не спрашивая разрешения. Ничего не объясняя. Не опускаясь до варварских умов…

Я брел по улицам Астерехона. Резали, кололи мысли о прошлом. Весть о гибели Земли потрясла Империю. Если бы толпы отрейцев, через которые проталкивался, знали, кто я – распяли бы на флагштоке представительства.

Но они не знали.

Мое лицо изменилось, постарело за годы скитаний среди звезд. У федеральных спецслужб имелся объемный список моих соратников – он редел почти каждую неделю, по мере поимки преступников. Большинство и не пыталось скрыться, покорно принимая судьбу – неуправляемый полет к Солнцу, в киберкапсуле с квантовыми ускорителями. Ритуальное сожжение. Со слезами на глазах я смотрел трансляции этих казней…

Некоторые кончали самоубийством. Помню Пересадочную В-247-418-3, замкнутый титанитовый мирок, металлическую скорлупу со стыковочными портами и ремонтными доками. Осколок цивилизации среди холода и звездных огней. А еще – тело полковника Иоланского, выбросившегося из шлюза спустя тринадцать лет после катастрофы.

Список возглавляет мое имя. Ролта мертв, его крейсер взорвался при атаке хроностанции чартера, напоровшись на их защитное поле. С него уже не спросишь. Я – другое дело. Человек, взваливший на себя весь груз ответственности…

Толпа вынесла меня на площадь. Внимание привлек огромный голографический экран, двусторонняя трансплоскость. Общественный государственный канал демонстрировал очередную расправу – обтекаемая конусообразная капсула на слепяще-желтом фоне. Последний полет Нар-Кадара, координатора имперских истребителей. Больно. Федерация – чужое для меня образование, которое систематически ликвидирует моих друзей. Пусть я виновен. Но судить меня имеет право лишь Четвертая Империя, ее распущенный, опозоренный Сенат, погибший Импер›атор. И никто кроме… Вот главная причина моего бегства. Или – оправдание…

Доносились звуки музыки – варварской, агрессивной, напористой. Монотонно гремел барабан, ему вторила волынка. Я забыл об экране и начал проталкиваться сквозь людское скопление. Туда, где слышались крики, откуда за километры несло злостью. Пульс барабана проникал в кровь, заставлял сердце биться учащенно.

Я вклинился в кольцо зрителей.

Дрались два фолнара. Они были обнажены по пояс, грубые холщовые штаны заляпаны кровью, мускулы рельефно выделялись на спинах и руках. Люди. Фолнары были такими же людьми, как и я, как собравшиеся болельщики. Длинные выгоревшие волосы собраны в пучки, на предплечьях татуировки (совершенно одинаковые) их клана. Они двигались легко, скользяще, сходясь в мелькании стали и отступая. Тела бойцов покрывали многочисленные порезы и шрамы.

Я толкнул локтем мужчину, стоявшего рядом:

– Они же из одного клана. Почему дерутся?

Мужчина фыркнул.

– Показуха для толпы. Фолнары не вступают в затяжные поединки. Они умеют убивать сразу. Если не с первого, то со второго удара.

– Я думал, аборигенов не пускают в город.

– Иногда пускают. Эти – что-то вроде цирковой труппы. Кочуют по пустыне, учатся, развлекают массы. Хорошие бойцы, но абсолютно безвредны. Законов не нарушают, органично вливаются в нашу культуру.

«Насколько это возможно», – подумал я. Все-таки в центре сверхурбанизированного мегаполиса фолнары выглядят странно и архаично.

Ритм усилился, волынка заныла пронзительнее. Я повертел головой, но так и не понял, откуда исходят звуки.

– Колонки и звукосниматели, – пояснил сосед. – Музыканты дикарей играют вон там, в дальнем конце площади.

– Они же не следят за ходом поединка. Откуда знают, когда менять темп?

– Чувствуют. А бойцы подстраиваются.

Один из воинов был вооружен двумя короткими, вроде римских, мечами. Его соперник – ножом и секирой. Они вновь сошлись в смертельном танце, и зрители восхищенно взревели. Я заметил, что на коленях и щиколотках противников закреплены острые шины длиной в ладонь. Бойцы активно орудовали ногами, и когда шипы скрещивались с лезвиями, раздавался лязг, и летели искры.

Представление, балаган.

Но балаган захватывающий.

Передо мной все смешалось – и рев толпы, и букмекеры, принимающие ставки, и пылающее, жадно глядящее на меня с экрана Солнце, и капсула Нар-Кадара, неоновые рекламы и нарастающий барабанный пульс…

Смотри, дергают тебя, как он его?

Волынка взвыла на самой высокой ноте, когда меченосец выбил у противника секиру и приставил к его горлу клинок. Побежденный демонстративно выронил нож. Отошел и поклонился.

Толпа разразилась аплодисментами.

Вызвали следующую пару. Отвернувшись, я побрел прочь.

Мицкевич обитал в нижних секторах, окна его квартиры смотрели на астропорт и оранжевые морщинистые пространства за прозрачным силовым барьером. Вследствие того, что Астерехон проворачивался, влекомый вихрями искусственного гравиполя, край взлетно-посадочной полосы непрестанно смещался. Все мониторы в квартире были включены, транслируя множество доступных по Мегасети телеканалов. Три сотни мониторов – и это лишь основной набор. Я не мог глядеть на этот калейдоскоп дольше минуты – в глазах рябило, мозг не выдерживал обилия визуальной информации. Плюс какофония приглушенных звуков, дополняющих пейзаж. Кое-что Мицкевич вывел в голографическом режиме: пересекая комнаты, я погружался то в диктора, ведущего спецвыпуск новостей, то в героя «мыльной оперы»… Мицкевич ориентировался в инфоокеане, как акула в море проблем, вычленяя наиболее важное, анализируя факты при помощи вживленного в мозг компьютера и торгуя ими направо и налево. Этим он зарабатывал. Большую часть времени мой старый приятель проводил подключенным к Мегасети, путешествуя по вторичным, глобальным (планетарным) и локальным нетам. Насколько я помню, он всегда был таким…