Мягким нравом и добрым расположением Новицкой пользовались не только коллеги, но и многочисленные родственники, разбросанные к тому времени по земному шару. Видавший виды гостевой диванчик в ее хрущевке с двумя смежными комнатами не пустовал никогда, а случались и ночи, когда в четыре кухонных метра приходилось втискивать раскладушку, где посапывал маленький сынишка внучатого племянника из Канады или храпел, заглушая телевизор, шурин троюродной сестры Светы из Воронежа. Народ в тесной квартирке не переводился ни в бытность Серафимы актрисой, ни во времена ее хождения по инстанциям, ни с наступлением демократии, которая подкосила не только систему, но и уважаемое положение Новицкой.

Новые хозяева жизни желали видеть в своих кабинетах кого позначительнее или, на худой конец, помоложе. И хотя наличие связей все еще не потеряло силу, да и вряд ли когда-нибудь потеряет, ибо магическое словосочетание «Я от такого-то» призывало открывать вожделенные двери еще во времена Римской империи, но все же… Все же Серафима Сергеевна не могла не замечать, как изобилующая разнообразием доступность хлынула рекой. Каждый желающий мог теперь приобрести, что хотел, при наличии средств, а возможность обеспечивать такое приобретение неимущим у малоизвестной, постаревшей актрисы отобрали.

Однако не в характере Новицкой было списывать себя со счетов. Спокойная, а говоря прямо, скучная, лишенная деятельности старость, разбавленная приторными сериальными эмоциями и периодическими наездами родни, не входила в ее планы. Популярность актерской профессии с каждым годом лишь набирала обороты, тысячи молодых людей страдали во двориках Щепки и Щуки, десяткам посчастливилось там учиться, а известными становились лишь единицы. Серафима Сергеевна склонна была верить, что среди последних, одаренных природой и блатных, нередко встречаются и те, кто, имея завидное трудолюбие, стараются восполнить пробелы в таланте постоянной кропотливой работой. Обладающая отменной техникой речи и чистейшей артикуляцией, бывшая актриса бросилась помогать молодому поколению искоренять дефекты произношения. Группа энтузиастов, поверивших в способности бойкой старушки и посещающих ее скромную квартирку два раза в неделю ради хорового мычания «бы-пы и жи-ши», разрослась постепенно до каждодневной аудитории в одном из театральных вузов, выпущенного пособия «Основы дикции» и кучи новогодних открыток от благодарных учеников. Телефон в ее доме раскалялся от постоянного наплыва желающих заниматься. Из спальни то и дело доносилась раздражающая укоренившихся в гостиной родственников монотонная перекличка. «Интервьюер интервента интервьюировал», – декламировал один голос. «Инцидент с интендантом», – запинаясь, сообщал другой, а третий периодически выплевывал сплющенный набор согласных, пытаясь произнести заданное Серафимой «Константин констатировал».

Десять лет Новицкая успешно переколпаковывала колпаки, радовалась успеху студентов и пожинала плоды своего труда в виде хлеба с маслом, а иногда и с икрой, дорогих конфет и бессчетных поздравлений с днем рождения. Мимоходом она продолжала пристраивать в столичные университеты чьих-то пасынков, племянников и просто хороших знакомых. Не знающая устали Серафима тратила дни на поиски брайлевских книг для ослепшего мужа двоюродной сестры из Архангельска или хорошего нарколога для попивающего зятя женщины, у которой когда-то ее соседка снимала дачу («Милейшая, милейшая дама! И такое несчастье…»), а ночами, бывало, покачивала коляску с орущим младенцем, которого подарил одной молоденькой дурочке шурин Светы из Воронежа в одну из своих кухонных раскладушечных побывок. В общем, она продолжала вести достойную на ее да и на взгляд всех окружающих жизнь, а посему о достоинствах Серафимы Сергеевны Новицкой можно говорить бесконечно.

– …можно говорить долго, – повторил ректор аббревиатуры, – и вы все прекрасно знаете, каким замечательным человеком она была.

Присутствующие одобрительно закивали, заулыбались, заговорили хором, как нерадивые школьники:

– Путевку в санаторий для бабушки…

– В лагерь для Валерочки…

– Я теперь ведущая на центральном канале…

– Мой сын – студент консерватории…

Тишина долго не наступала, люди перебивали друг друга, боясь не успеть рассказать о благодеяниях, что совершила покойная именно для них. Наконец оратор смог продолжать:

– Что говорить, Симочка успела сделать столько добра…

– А сколько еще могла бы сделать… – горько покачала головой щербатая дама.

– Ужасная, ужасная трагедия, – вылез из-за манжеты кружевной платочек. – Так нелепо, что именно с ней…

– Да, – согласился ректор, – а когда это случилось?

– Кажется, года три назад, – предположил кто-то.

– Пять, – поправила младшая дочка Дворецких. – Джефу пять лет.

Щенка немецкой овчарки Серафима Сергеевна приобрела на птичьем рынке. Заводчик долго еще вспоминал странную бабушку, стоявшую в сторонке, а потом неожиданно подошедшую, молча показавшую на самого вертлявого из его питомцев, так же ни слова не говоря отдавшую деньги и торопливо унесшую свою покупку, не задав ни единого вопроса по уходу за собакой. Кажется, он даже сказал «ненормальная» или «сумасшедшая». Один черт.

Новицкая, однако, была тогда еще нормальней, чем прежде. Сложно сказать, что именно обусловило эту ее «нормальность» – вырезанное вместе со способностью говорить раковое горло или обрушившиеся на нее последствия операции. Из онкологического центра Серафима Сергеевна вышла посвежевшая, обновленная и все еще улыбающаяся. Не важно, что ее никто не встречал. Разве можно отвлекать людей от каждодневных забот: встреч детей из школы (у племянницы их трое, и вечно командированный муж в придачу), походов за продуктами (бедная сестричка Женечка, уж двадцать лет назад ушла от мужа, а все еще продолжает таскать ему еду), поездок на совещания к министру культуры (не к лицу ректору солидного учебного заведения отправляться туда на метро и присылать за ней служебный автомобиль) или съемок, – чудесных, приносящих немалый доход каждодневных съемок в ситкомах[1], на которых с утра до ночи горят ее ученики?

Новицкая улыбалась солнцу, небу, незнакомым прохожим, радуясь, что болезнь забрала у нее только речь и не лишила рук, ног или, не дай бог, мозгов, а значит, ничто не сможет помешать ей вести достойную жизнь. Не имело никакого значения, что к моменту ее выписки раскладушка навсегда перекочевала в кладовку, а диван-кровать в гостиной окончательно избавился от второго существительного в названии. Теперь тем, кто заглянет на огонек, не придется тесниться в спаленке-кабинете в плену у наглядных пособий с рычащими, шипящими и альвеолярными звуками. А еще из статьи расходов наконец-то можно вычеркнуть километровые счета за междугородние переговоры. Телефон больше не нужен. И замечательно! Она будет писать письма.

И она писала. Писала сестре в Архангельск, иронизируя, что, если когда-нибудь к слепому и немой в их семье добавится кто-нибудь глухой, они непременно станут жить вместе. Сестра предпочла не отвечать, усмотрев в этой невинной фразе завуалированное предложение забрать Новицкую к себе и намек на свою прогрессирующую тугоухость, о которой Серафима и понятия не имела. Писала Сима родне в Краснодар, Свердловск и Харьков, писала третьей жене покойного режиссера Пензенского драматического театра, писала бывшему мужу, все еще лицедействующему где-то в Израиле, и писала бывшим ученикам, интересуясь всем и каждым, отчаянно ожидая ответа. Ответы приходили в виде коротких отписок или, на худой конец, поздравительных телеграмм. И это понятно. Во-первых, актеры чрезвычайно занятые люди. Им ли до писанины! А во-вторых, говорят, люди теперь быстрее печатают, чем пишут, и если бы у Серафимы Сергеевны был компьютер, а в нем Интернет…