Да, до определённого времени, мои родители и правда, были самыми лучшими и добрыми. Они пытались повесить на меня свою религию, а я как порядочная дочь делала вид, что принимаю их веру, и готова жить по их правилам. Иначе я не умела.

Но с первым моим приступом с Изольдой Циберберг начался мой персональный Ад. Изначально, родители и не догадывались, что со мной происходит, хоть и беспокоились, видя перемены в моём поведении. Но когда это повторилось во второй раз, а затем и в третий, я, конечно же, сразу пошла за советом к маме. И мне этот совет дали. Никогда и ни с кем не делись той информацией, которая может тебе навредить.

Знаете, когда идёшь за советом к самым близким людям, то ждёшь помощи и понимания. Я же лишилась этой привилегии, как только рассказала всё. Мои родители посчитали, что в меня вселился бес. И каждый раз, когда я вновь начинала кашлять, ко мне в комнату забегал отец и грубой хваткой хватал меня за волосы, заставляя молиться. В руках у него был среднего размера крест, которым он мог меня «благословить» по голове. Острым концом. На лбу до сих пор остались шрамы с тех времён.

Сейчас они поступают иначе — сажают меня в подвал, в котором полностью отсутствовала мебель. Абсолютно пустое и тёмное помещение, со слабым лунным светом, который проникал через маленькое окошко сверху. А если не принимать во внимание холодный бетонный пол, то вполне неплохо. Лучше, чем избиение.

Пожалуй, это были ещё спокойные времена. Однако, в определённый момент, мне не посчастливилось почувствовать запах смерти у себя дома. В гостиной, в которой сидела только я и мама. Она сидела в своём излюбленном кресле напротив камина и вязала очередной плед на благотворительность. Я же сидела в углу, куда поместили стул специально для меня, и читала очередной роман, который помогал мне уйти с этого серого мира в мир красочный и полный любви. Как только до моего уставшего мозга дошло, что моя мать следующая, и именно мой кашель этой ночью будет отсчитывать время, сколько ей осталось жить, мне стало не по себе. Из моих рук выпала книга, что почти сразу же привлекло ко мне внимание.

Мама посмотрела на меня, затем на книгу, что лежала у моих ног, а потом снова на меня. Видимо до неё дошёл смысл моего состояния, потому что она сразу же побледнела и прошептала:

— Нет…

Слёзы потекли по моим щекам. Сколько бы боли они мне не причинили, у меня больше никого не было. Я потеряла всех своих друзей со своими приступами, и не была готова потерять мать. Хоть она и не была матерью года, но она никогда не поднимала на меня руку, не повышала голос, по-своему любила и опекала.

— Мам… — Я поднялась и сделала шаг в её сторону, чтобы хоть что-то сделать… не знаю. Может обнять или сказать слова утешения. Да хоть что-нибудь! Но она тут же крикнула, выставив руку вперёд:

— Не подходи ко мне! — За все семнадцать лет, моя мать в первый раз повысила на меня голос. В её глазах отчётливо читалась ненависть. А затем она начала приближаться ко мне медленными шагами, гневно сверкая глазами и с яростью в голосе продолжила: — Это всё ты! Ты приносишь одну смерть! Что ты сделала с моей дочкой?! Отвечай!

Звонкий удар и щеку обожгло острой болью.

Вслед за этим ударом в гостиную вбежал отец. С недоумением оглядываясь по сторонам, он остановил взгляд на своей жене. Обманчиво тихим и спокойным голосом отец спросил, так и не поворачиваясь в мою сторону, будто меня не существует:

— Это опять произошло?

— Да. — Прошипела мама. — Только теперь в главной роли я.

То, что произошло дальше, я помню урывками.

Помню, как меня избивали прямо в гостиной. Помню, как я пыталась сдержать свой собственный крик, так как если я буду кричать, будет ещё хуже. Ведь соседи могут услышать. Помню безразличный взгляд мамы, который смотрел то на меня, то на отца, как тот хладнокровно опускал свой кулак на моё лицо. Снова. И снова. Помню, как меня поволокли в подвал, и моё уже избитое тело добивали косяки и выступы, которые попадались по пути. И уже на краю уплывающего сознания в мою голову вбились слова, которые я уже не забуду никогда.

Надо было убить её. Может, с её смертью это прекратиться.

Эту ночь я отчаянно пыталась сдержать кашель, рвущийся наружу. Но не смогла. Кашель острой болью отзывался в моих лёгких, слёзы смешивались с кровью на моём лице. В ту ночь я мечтала умереть. Но это было слишком просто, не так ли?

Через пару дней были похороны. И меня на них не было. Я всё ещё лежала на бетонном полу в подвале, в тайне надеясь, что про меня забудут, и я умру. Это бы решило многие проблемы. Но про меня не забыли. Спустя ещё пару дней после похорон, тяжёлые двери подвала открылись, и в свете утренних лучей солнца на пороге показался силуэт отца. Он изрядно поседел за эти дни, щетина стала гуще, а в глазах поселилась пустота. Он любил её. Как и я. Но разве хоть кого-то интересовало, какого мне? Через что приходится проходить мне? Конечно, нет. Всем плевать.

С тех событий моя жизнь приобрела стабильность. Если это можно так назвать. Пару раз в неделю меня преследовал запах смерти, а я всё так же отправлялась в подвал и пережидала очередной приступ кашля. Собственно, подвал и стал моей спальней. А отец со мной не разговаривал, даже усердно избегал. Он винил меня в смерти мамы, и до сих пор считал, что во мне поселился бес. Может так оно и есть?

Из язвительной, оптимистичной девушки я превратилась в унылую версию себя. Мои густые волосы цвета воронова крыла стали тусклыми паклями, которые я начала заплетать в тугую косичку. Скулы заострились, губы потрескались, а глаза серого цвета начали сливаться с моим внешним видом. И в них поселилась такая боль, что теперь мало кто изъявит желание хотя бы заглянуть в них.

В свои двадцать у меня не было даже своей собственной кружки. Я не могла себе позволить поехать учиться в другой город из-за отсутствия финансов. И мне пришлось перейти на домашнее обучение в шестнадцать лет из-за запрета покидать дом. Ведь кто-то по моей вине мог умереть. Так считали родные. Как выяснилось позже — так оно и есть.

Я — причина смерти моих близких.

С горем пополам в девятнадцать лет у меня получилось выпросить часть свободы. Отец дал добро на трудоустройство. И то, это добро было дано лишь с тем условием, что всю зарплату я отдаю ему, и после работы сразу же еду домой. Отец же благополучно эти деньги пропивал. Но мне было всё равно. Хотя бы восемь часов в день свободы у меня имелось в наличии.

Вы, наверное, спросите, что же это за жизнь такая? Почему я не вырвусь из этого плена, и не построю свою жизнь так, как я сама того захочу?

А я вам отвечу.

Я не знаю, как жить по-другому. Просто не умею.

Куда бы я не пошла, меня повсюду преследовал приторно-сладкий запах с характерной кислинкой. Где бы я ни находилась, вокруг меня умирают люди.

Смерть стала моей сестрой и подругой. Она окружает меня, и никогда не оставляет одну.

Понедельник. Многие люди, приходя на работу в понедельник, начинают жаловаться на то, что выходные прошли слишком быстро. Мол, они не успели отдохнуть и уладить все дела. В эти моменты я начинаю им завидовать. Как бы мне хотелось так же сильно жаловаться на понедельник и радоваться пятнице, как это делают нормальные люди. Но выходные для меня — это катастрофа. А понедельник — спасение.