— Мама!

Мара села на кровать, раскрыла объятия, и девочка бросилась к ней, крепко обхватив шею женщины и прижимаясь все теснее.

— Как хорошо от тебя пахнет! — Мара зарылась лицом в волосы дочери, свежие после вчерашнего купания. — Ну что, готова ехать в садик?

— Хочу остаться с тобой сегодня, — ручки сжались еще крепче, — не отпущу, никогда!

— Даже если я пощекочу тебя… здесь…

Маленькое тельце задрожало от смеха, хватка ослабела, и Мара смогла встать. Она отошла к двери и, изобразив на лице строгое выражение, уставилась на садиковскую форму, сложенную на стуле в углу.

— Ладно, соня, одевайся, причесывайся, встречаемся в кухне. Автобус заедет через полчаса. Папа позволил тебе спать подольше.

— Ну ладно… — Дочка выбралась из постели, стянула пижаму и поплелась к стулу.

Мара облокотилась о дверной косяк и притворилась, будто следит, насколько аккуратно девочка одевается, а сама тем временем наслаждалась драгоценными секундами, наблюдая, как этот худющий и когда-то бездомный ребенок с оливковой кожей разбирает одежду, и сердце ее сладко замирало.

Одеваясь, Лакс щебетала под нос песенку, которую на ходу сочиняла обо всем, что делала. Том и Мара называли это «музыка поколения спрайт».

Я надеваю джинсы

С цветочками на карманах

И розовую кофточку,

Такую красивуююю…

Девочка отошла от стула, сделала пируэт, подняв руки над головой, и замерла в той красивой позе, которую приметила у старших из балетной школы. Выполнив па, она торжествующе посмотрела на маму. Мара заставила свои губы растянуться в улыбке. Не доверяя голосу, который мог предательски дрогнуть, она на пальцах показала количество оставшихся до автобуса минут.

Глава 2 Мара

Однажды ночью, четыре года назад, когда Маре уже поставили диагноз, она лежала в кровати и вглядывалась в темноту. Том пытался заснуть, совершенно уничтоженный известием. И еще до того, как первые робкие сероватые проблески рассвета принялись разгонять чернильную темноту, Мара пообещала себе, что сама выберет дату и не отступит, не даст себе ни секунды на оправдания.

До тех пор, пока не подойдет дата смерти, она будет жить максимально полной жизнью и, насколько сможет, будет все контролировать. Она возьмет верх над болезнью, а потом просто пошлет все к черту, проглотит свой коктейль и покинет этот мир на тех же условиях, на которых и жила — по собственному хотению. И она не доставит проклятой судьбе удовольствия отнять у Мары право выбирать.

Определить дату было просто — день рождения, 10 апреля. Она знала, что Том и родители впоследствии каждый год будут так или иначе оплакивать ее именно в этот день, и поэтому не хотела добавлять в их календарь дополнительную скорбную дату. Но какое именно десятое апреля? Какой год? Первый? Нет. Первый год после известия о диагнозе она решила оставить себе. По крайней мере, один хороший год, пока болезнь не перешла в следующую стадию. Второй год — тоже слишком рано, а на пятый может оказаться слишком поздно.

Когда рассветные лучи техасского солнца проникли сквозь занавески, окрашивая серый потолок спальни в его естественный белый цвет, Мара составила план: она выберет симптом, который ясно укажет на близкий конец, этакое предупреждение, что болезнь от начальной стадии неуклонно движется к финальной. Когда же этот симптом обнаружится, она даст себе время до следующего десятого апреля и покончит с жизнью.

Ожидая в кухне Лакс, Мара вдруг почувствовала неожиданный приступ тошноты, он накрыл ее, как ураган, и она схватилась рукой за кухонный стол в надежде, что все пройдет до того, как появится дочь. Мара крепко зажмурилась, воспоминания вчерашнего дня всплыли вновь, а тошнота лишь делала их еще явственнее. Картины произошедшего навязчиво мелькали под опущенными ресницами.

Она была в отделе круп бакалейного магазина, в нескольких метрах стоял маленький мальчик, ухватив пухленькой ручкой мамину ногу, пока та рылась, выискивая что-то на полке. Мальчик застенчиво улыбнулся Маре, и та улыбнулась в ответ.

Он поднял руку, и Мара помахала в ответ, как вдруг она резко почувствовала непреодолимое желание отправиться в туалет. Она оглянулась, пытаясь понять, где же дамская комната, и недоумевала, почему организм так нетерпелив, но, даже не додумав ответ, поняла, что слишком поздно. Медленно опустила голову и посмотрела на свои обтягивающие светло-серые лосины, в которых она занималась йогой, — на внутренней стороне правой ноги расплывалось большое темное пятно.

— О господи, — прошептала она в ужасе. — О господи!

Она попыталась прикрыть рукой самую большую часть пятна, но было поздно: малыш все увидел, и глаза его округлились от удивления. Мара улыбнулась ему еще раз, стараясь показать, что ничего плохого не произошло и не нужно расстраиваться, тем более что-то говорить своей маме. Рот ее не слушался, поэтому она приложила палец к губам, призывая малыша к молчанию, но тут, наконец, мама малыша оторвалась от своего занятия, и он потянул ее за руку, а другой рукой указал на Мару:

— Мамочка, та леди не успела вовремя на горшочек!

Лицо Мары вспыхнуло от смущения, она потянулась за пиджаком, который она, спасаясь от мощных кондиционеров в магазинах, всегда брала с собой, когда отправлялась за покупками, но пиджака не оказалось на месте. Она забыла его в машине. Мара стала лихорадочно искать, чем бы прикрыться. Взгляд опять наткнулся на мальчика, она попыталась улыбнуться, но дрожащие губы совсем не слушались.

Мама мальчика с невозмутимым видом, явно сдерживая эмоции, потянулась к пачке бумажных полотенец в своей корзине, распечатала ее и направилась к Маре, потянув за собой сына.

— Не пялься! — сказала она ребенку.

Но глаза малыша были прикованы к Маре и ее мокрым лосинам. Приблизившись, мальчик зажал нос пальчиками:

— Фууу…

Мама тут же свистящим шепотом одернула сына:

— Брайян!

Дойдя до Мары, женщина протянула бумажные полотенца.

— Может, нужно промокнуть?

Тон незнакомки был нейтрален, но на пунцовом от едва сдерживаемого смеха лице еле заметно подрагивали ноздри.

— Я могу принести одеяло из машины, — продолжила она, — но пока я схожу туда-обратно с ребенком…

— Спасибо, — прошептала Мара, приняв полотенца, — такого раньше со мной никогда не случалось. Она стала тереть лосины, а Брайян все тянул маму за руку.

Она подняла свои полные стыда глаза от мокрых лосин и встретилась со взглядом женщины, исполненным сочувствия. Мара прошептала:

— Не говорите ничего, пожалуйста, я не хочу расстраивать вашего сына.

— Да все в порядке, — ответила та и протянула Маре еще полотенец.

Мара искала, куда бы девать уже использованные, и, наконец, засунула их себе в сумку, заслужив тем самым новый осуждающий взгляд мальчика, который возобновил попытки увести маму и опять стал теребить ее руку. Мама притянула извивающегося ребенка поближе к себе, погладила его по голове и, нагнувшись, прошептала ему на ухо: