Потом, после озвучивания диагноза, все вокруг стали такими невыносимо внимательными и жутко заботливыми, и она пожалела, что вообще кто-то узнал о ее болезни.

С одной стороны, узнать свой приговор было большим облегчением, но, с другой — это приводило в ярость: наблюдать, как кардинально в хорошую сторону меняется отношение к тебе. Используйте слово «болезнь», и вдруг все начнут относиться к вам как к больному, даже когда все в порядке. Мара это давно поняла.

Форум был последним оплотом нормальной жизни. Единственное место, где ей не говорили постоянно: не утруждайся, не напрягайся, экономь силы и прочее. Там ее не воспринимали как Мару-пациента и Мару-несчастную душу, которая даже не переживет собственных родителей.

На форуме она была просто МамаЛакс — приемная мать, адвокат, работающий с полной занятостью, жена возлюбленного из колледжа, внимательный собеседник и друг. По этой причине форум был ее способом выжить на протяжении долгого времени. Но связь с Интернет-сообществом начала ослабевать, это чувствовалось, и она призывала себя к благоразумию.

Мара перечитала только что продиктованные строки.

Если она нуждалась в помощи для поддержания собственного здравомыслия, то именно на этой неделе. Сейчас не самое подходящее время, чтобы раскрывать тайну. Она поместила курсор внизу экрана и щелкнула: «Удалить написанное».

Глава 5 Мара

Мара лежала возле Тома и гладила его по плечу и груди. Он спал, как спит мужчина, только что занимавшийся любовью. Для нее это был акт отчаяния, для него — полнейшее удовольствие. Таким образом она извинялась за все, через что ему придется из-за нее пройти, и частично благодарила за все, что он сделал для нее и еще сделает для их дочери. В какой-то мере это было прощание.

Сейчас, спустя полчаса после акта любви, он не пошевелился от ее прикосновений. Она нежно провела указательным пальцем по его носу, изгибу квадратных скул. Он не был таким уж тщеславным красавцем, но в последнее время его беспокоила появившаяся седина на висках. И борода, если он забывал побриться, была наполовину седой. Хотя Маре нравилась щетина мужа. Ей казалось, что седые волоски подчеркивали голубизну его глаз.

Нейра как-то сказала Маре, что существует мнение, будто сочетание темных волос и голубых глаз очень редко встречается и это признак исключительной красоты. Рассматривая супруга, сопевшего рядом, Мара еще раз убедилась в справедливости этих слов. Том постоянно был предметом различных желаний, как мужских, так и женских. Сколько же приглашений и предложений он отклонил за последние двадцать два года?

И сколько ему понадобится времени после ее смерти, чтобы их принять?

Она отняла руку от груди супруга.

Поднявшись, Мара вышла из супружеской спальни, направилась в комнату дочери — краткий обход перед тем, как пойти в кухню к ожидавшему ее компьютеру. Это была ночная привычка — подоткнуть одеяло дочери, переполовинить количество игрушек, которые девочка уложила рядом с собой, поцеловать Лакс и прошептать «я люблю тебя», прежде чем устроиться в кухне за столом, чтобы почитать или просто «побродить» по Интернету.

Мара застыла у кровати дочери, завороженная ее ровным дыханием, потрясенно уставившись на хрупкое плечико, торчащее из-под одеяла. Так она стояла, пока не подкосились ноги. Тогда она села на край матраса, но вдруг поняла, что перевешивает кровать и дочка сползает. Мара легла рядом, все теснее прижимаясь к маленькому тельцу.

Она обняла девочку, придвинула ближе к себе, зарылась носом в тоненькие волосы и вдохнула. Всегда, когда Лакс на ночь принимала ванну, ее волосы пахли шампунем и немного медом. Наверное, поселился в волосах…

Ведь пять дней в неделю Мара собирает ей завтрак: белый хлеб с маслом и медом, пять небольших морковок, бутылка воды и, конечно, пачка печенья. И горе тому, кто забудет положить печенье!

Мара провела носом по шее ребенка и почувствовала что-то липкое. Ухмыльнувшись, она представила Лакс в столовой, увлеченную разговором с подругой Сьюзан и размахивающую сэндвичем. Малышка наверняка почувствовала на шее мед и той же рукой с бутербродом вытерла его. Девочку вряд ли расстроило, что она измазала себя медом, может, она пожала плечами и, как ни в чем не бывало, продолжила разговор.

Том называл ее «мисс Грязнуля».

Мара притянула Лакс еще ближе. Почувствовала ребра под рукой, ощутила стук сердца, отбивающего ритм. Она наклонилась и прижалась губами к пижаме, ткань оказалась грубой, когда губы коснулись ее. Мара вновь вдохнула запах дочери.

Том говорил, что у малышки нет утреннего запаха изо рта, что она пахнет вся. У них не было другого ребенка, чтобы сравнить, но их удивляло, что к концу ночи Лакс пахла чем-то кислым: сочетание пота и засохшей слюны. Если она не принимала ванну на ночь, то к этому добавлялся еще и запах еды, что она ела накануне. Тому не очень нравилось, но Мара считала, что это самый лучший запах на свете.

Женщина закрыла глаза и вдохнула вновь, прижимаясь как можно теснее к Лакс, пытаясь запечатлеть в памяти драгоценное ощущение тепла маленького тела, выпуклого позвоночника, небольшой головы. Запомнить, как она пахнет, как звучит ее дыхание во сне — маленький всхлип перед каждым выдохом. Как она выглядит — такая спокойная, тихая, маленькая…

Рыдания рвались наружу, ужасный всхлип заставил Мару инстинктивно обнять дочку сильнее. Лакс пошевелилась и попыталась повернуться, но с одной стороны мешало тело матери, а с другой — куча игрушек.

— Что, мама? — Лакс высвободилась из объятий и в смятении проснулась.

— Все в порядке, дорогая. — Мара встала. — Я пришла поправить одеяло, и мне показалось, что ты замерзла. Я легла рядом, чтобы согреть тебя, и уже ухожу, спи!

Она наклонилась, чтобы поцеловать Лакс в щечку, и почувствовала облегчение и одновременно грусть, увидев, как та мгновенно начала клевать носом.

Мара вышла в коридор, и у нее снова подкосились колени, она схватилась за стену, чтобы не упасть, и усилием воли удержалась. Она слышала тихое посапывание дочери и, в темноте прикрыв глаза, сразу же представила себе узенькое плечико, которое в такт дыханию опускается и поднимается. Вспомнила запах ее тела и остатков меда.

Изо рта вырвался тихий стон, прежде чем она заставила себя замолчать и приложила руку к животу. Отчаянное желание вновь ощутить подле себя маленькое тельце болью пронеслось по всему телу, и она вернулась в спальню дочери.

Услышав всхлип в конце выдоха дочери, она быстро приложила руки ко рту, но тяжелый стон, громче предыдущего, уже вырвался наружу. Лакс пошевелилась, и Мара отступила назад в коридор.

Нет, это слишком скоро!

Она не может этого сделать! Воскресенье слишком скоро!

А что, если бы у нее было еще двенадцать месяцев? Еще целый год упоительного собирания завтраков и купаний? Объятий, слез, смеха? Пижам и запаха утреннего тела?

Может, то, что произошло в магазине, было просто единичным случаем? Может, следовало проконсультироваться с доктором Тири или с одним из его помощников, прежде чем делать такие скоропалительные выводы и заключать, что это начало конца?