– Этого будет мало. Никол готов превозмочь любое мыслимое сопротивление. И если все эти споры – лишь из-за подготовки, у нас нет ни шанса.

– Тогда Мультивселенная обречена, – довольно вяло сказал дух дракона.

– Надеюсь, нет. У нас имеется одно преимущество. Мой братец слишком уж верит в себя и слишком мало доверяет кому бы то ни было из окружающих. Его заслуженная самонадеянность и неизменное презрение к любому, кроме себя самого, предоставляют нам неплохую возможность.

– Которая в случае неудачи обернется тысячами смертей.

– Не тысячами, миллионами… Но даже в случае успеха потери будут весьма высоки. Сегодняшний день, несомненно, унесет не одну сотню жизней. И этого, как ни жаль, не избежать.

– Как обычно, – согласился дух дракона. – Я прожил на свете шестнадцать тысяч семьсот шестьдесят восемь лет, а ты… сколько – вдвое, втрое больше того?

Дух Дракона глумливо хмыкнул.

Дух дракона с досадой закатил глаза под лоб.

– Речь о том, что все это мы с тобой уже видели, и не раз. Смертные возвышаются. Смертные гибнут. Занавес поднимается. Занавес падает. А после вновь поднимается, и на сцену выходят новые актеры. Не будь я уже мертв, даже минутой сна из-за нового катаклизма не поступился бы – неважно, сколько прольется крови.

– На этот раз все куда хуже, и ты, по-моему, это понимаешь. Если мой братец одержит победу, заурядным катаклизмом дело не обойдется. Да, занавес-то упадет и поднимется, но следующая пьеса будет называться «Вечное владычество Никола Боласа». И новых актеров на сцене уже не появится. Пройдет «лет этак около ста», механизмы твоей расчудесной игрушки износятся, и… Неужели тебе придет в голову кричать «браво, бис»?

Это заставило дух дракона на пару минут замолчать. Когда же он заговорил, голос его зазвучал хладнокровно, бесстрастно:

– Так что же нам теперь делать?

– Сию минуту? Дожидаться подъема занавеса, Нив-Миззет. Дожидаться подъема занавеса…

Сгибаясь под тяжестью заплечного мешка, Тейо Верада шагал по раскаленным лучами двух солнц родного мира пескам, вдоль гребня дюны, старался не обращать внимания на трусившего впереди вьючного зверя, то и дело портившего воздух, и грезил о невиданном чуде… об уборной.

Рожденный в крохотной деревушке девятнадцать лет тому назад, сегодня он возвращался из первого в жизни путешествия в большой город – в Оазис. К немалой досаде аббата Барреса, хозяйка единственного в Оазисе постоялого двора наотрез отказалась поселить послушников в конюшне. Польщенная тем, что ее заведение почтили вниманием настоящие маги щита, она отвела им гостевые комнаты за ту же плату, какую обычно брала за ночлег в стойле, на охапке соломы. Конечно, аббат пытался объяснить ей, что послушники – еще не маги-щитовики и этакой роскоши не заслуживают, но в кои-то веки его голос – глас абсолютной власти – был пропущен мимо ушей.

Так-то паре послушников и досталась комната вдвое просторнее той монастырской кельи, которую Тейо обычно делил с Артуро, Пераном и Тео. Но настоящее чудо постоялого двора заключалось вовсе не в том. На постоялом дворе не оказалось ночных горшков. Не оказалось выгребных ям. Не оказалось ванн, которые требуется наполнять из кувшина, который требуется наполнять водой из насоса, а после – тащить до ванны добрую сотню ярдов. Вода здесь текла по трубам прямехонько в небольшую уборную в конце коридора, а уж там… Хочешь – пей, хочешь – умывайся, хочешь – принимай ванну, а хочешь – справляй, так сказать, нужду. Причем все результаты помянутого отправления нужд – уже по другой трубе – отводились куда-то наружу, да не попросту под окно, учиняя вонь хуже испускаемых вьючным зверем газов! Вот это-то и казалось Тейо чем-то вроде настоящего чуда, которого разум просто никак не мог, никак не желал позабыть.

Однако Оазис остался в двух лигах позади, и их небольшой отряд, груженный припасами словно бы на год вперед, гуськом направлялся домой, через песчаные дюны Гобахана. Аббат шел впереди, за ним трусил вьючной зверь, за ним шли послушники, за ними – еще вьючной зверь, за ним – еще послушники, за ними – последний вьючной зверь, а уж за ним – он, Тейо Верада, нижайший из низших, самый бездарный из учеников аббата Барреса (о чем аббат так любил ему напоминать).

На ходу Тейо грезил о том, как закончит учебу, станет состоявшимся монахом Ордена Магов Щита и получит назначение в большой город вроде Оазиса, где всю самую худшую вонь, порожденную человеком, вода словно бы по волшебству уносит в трубу и далеко прочь.

«Может, уж этой-то магией смогу овладеть и я? – с тоской думал он. – Как там ее называла хозяйка? Что-то про сливы?»

Что у текущей воды может быть общего со сливами, он не понимал, но сливы любил всю жизнь. Сладкие, сочные, в дни солнцестояния их подавали послушникам к завтраку – целых две каждому. Вспомнив о сливах, Тейо приостановился, но тут же шумно вздохнул и вновь зашагал вперед. Он знал: при этаком скромном умении управляться со щитами места в Оазисе или другом подобном Оазису поселении ему не видать. Счастье, если пошлют в деревеньку величиной с ту, безымянную, где он был рожден, а вскоре и осиротел – после первой же в жизни…

Вдруг кто-то сгреб его за плечи и встряхнул, возвращая из царства грез к насущным делам.

– Да ты что ж, разом ослеп и оглох, Буря тебя разрази?! – заорал аббат, перекрикивая свист усилившегося ветра. – Снимай мешок и готовься! Мы влипли! Живей!

Тейо послушно засуетился, избавляясь от мешка. Гонимый Восточным Облаком, песок обжигал, сек неприкрытые щеки. Сощурившись, Тейо поднял руки и нараспев затянул заклинания, геометрические формулы магии щита.

Баррес шагнул вперед.

– Вздеть щиты! – заорал он, усилив магией голос, чтоб все могли слышать его за шумом ревущего ветра.

Тейо сосредоточился изо всех сил и выстроил, вычертил против каждой ладони по мерцающему белому треугольнику. И еще пару треугольников, под углом к первым. И третью пару. А со стороны левой, «сильной» руки – и четвертый. Но треугольные фигуры тут не годились, и он это прекрасно знал. Алмаз есть ромб, а ромб ромбом и отражай. Однако с четырехугольниками послушник Тейо Верада управлялся неважно. Просто из рук вон плохо – особенно когда нужно спешить. К примеру, когда аббат на утренних упражнениях понукает. Или, к примеру же, когда вот-вот разразится алмазная буря…

Одним словом, щитам Тейо отчаянно не хватало равновесия. Его левая рука, восточная вершина, всю жизнь намного превосходила силой правую. Чтоб компенсировать разницу, пришлось повернуться к ветру боком и в то же время сотворить за правым ухом мерцающий белый кружок, хоть как-то уравновесив им токи маны. Это более-менее помогло.

Маневр Тейо знал назубок и велел себе ему следовать.

«Четыре угла. Четыре угла. Четыре угла».

Сверху, снизу, справа и слева от пары комплектов треугольных щитов образовались концентрические окружности.