Да уж! Дядя Витя подумал, что он пахал всю жизнь, вкалывал как ишак и ничего хорошего в жизни не видел. Кроме пенсии, уж очень смешной пенсии. А соседские пацанята, мальчишки, выросшие на глазах, разъезжают на американских машинах в спальный вагон размером и настригли столько денег, что скупили полрайона. А может, и больше… И такие все чистенькие, в костюмах, как маклеры из «Норса»… А Дядя Витя сидел на полных бобах. Он уже продал из своей квартиры все, что можно продать, остались только старый телик да рухлядь-мебель. Но денег не хватало. Дядя Витя подрядился продавать газеты, но как-то пропил дневную выручку. Цикл прервался — началась нужда. Он собирал бутылки, пока было тепло. Но ведь всегда приходит осень— так уж жизнь устроена, екын его в тудын. Дядя Витя решил сдать две большие комнаты, перебравшись с Королем в маленькую. Вот тогда и появились маклеры из «Норса». Они предложили лучший вариант «Операции с недвижимостью». Да уж… Как они носились с Дядей Витей! Квартиру приватизировали, не отходя от кассы, — нотариуса притащили на дом. Обходительные ребята… Чего угодно — пожалуйста, клиент всегда прав. Они все такие чистенькие, а старый алкаш Дядя Витя всегда прав. Вот только нотариус Дяде Вите не понравился. Что-то неприятное в нем было; наверное, в его взгляде… холодные, неискренние, жесткие глаза. Маклеры — простые ребята: только подписали бумаги, достают пузырь «Смирновской» — что мы, не русские люди?.. Разлили по стаканам, а затем выложили перед ним пять пачек тысячерублевок, и по внезапно нахлынувшей теплой волне Дядя Витя понял, что у него началась новая жизнь. «Смирновскую» Дядя Витя пил впервые — она ему понравилась, он смог «почувствовать разницу». Дорого и качественно, а не шило какое-то. Столько денег у Дяди Вити тоже было впервые… Впервые! После этого он загулял с Андрюхой. Маклеры из «Норса» допивать не стали, только пригубили и откланялись — мол, работы по горло. Их дело молодое, екын их… А Дядя Витя впервые за свою долгую и бестолковую жизнь почувствовал себя всемогущим.

— Теперь мы возьмем все самое лучшее, Андрюха, — сказал он, глядя через окно на осеннее небо.

Они допили «Смирновскую» и направились в кафе у метро. Там Дядя Витя заказал настоящих немецких колбасок с соусом и бутылочку беленькой.

— Какая есть водка, дочка? — спросил он у пухленькой молоденькой официантки.

— Водка дорогая, «Столичная», «Кристалл». Берете?

— Какая водка самая дорогая?

— «Абсолют», — ухмыльнулась официантка.

Дядя Витя до сих пор помнит, как вытянулось ее лицо, как заблестели сонные до того глазки, когда он, вскрыв хрустящую пачку новеньких купюр, произнес:

— Дай «Абсолют», дочка… Да еще рыбки, пожалуй, горячего и холодного копчения, тяни… неси. И икорки— пару. Черной!

Андрюха, казалось, переживал в этот момент состояние шока:

— Как, чё… зачем?.. Ты чё? Рехнулся?

И тогда Дядя Витя затушил бычок «Примы» и тихо, но внятно произнес:

— Андрюха, ну-ка скажи мне, может рабочий человек позволить себе хоть раз в жизни самое лучшее?

Это звучало не как вопрос, это было утверждение.

Андрюха закивал головой, а Дядя Витя вытащил из пачки пару бумажек и сказал:

— Теперь мы позволим себе все самое лучшее.

Затем он протянул деньги Андрюхе.

— Пойди, у входа— палатки, купи сигарет, дорогих. «Мальборо» или чего еще… получше…

О, в тот день началась самая изумительная в Дяди-Витиной жизни осень. Это был восторг. Восторг от ощущения полностью восстановленного чувства собственного достоинства. Первые настоящие каникулы! И этот праздник мог бы продолжаться вечно. Но на четырнадцатый день Стержень остановил его.

— Что-то не так, старый алкаш, — говорил ему Стержень, когда Дядя Витя сидел в шесть утра и смотрел на спящего на полу Студента. — Что-то не то. Ну-ка покопайся в своей башке — может, чего вспомнишь? О чем ты так долго говорил ночью со Студентом? Что он тебе пытался объяснить?

— Опохмеляемся завтра на мои, — смеялся Студент, а Дяде Вите почему-то это не нравилось. — Хороший ты мужик, Дядя Витя, спасибо, что приютил нас с… Алкой.

.. Так, подругу Студента зовут Алкой. У них — любовь. И что? Что из этого? Вспоминай, старый алкаш, Стержень ждет. В чем тебе обещал помочь разобраться Студент?! Голова гудела. А Стержень взял Дядю Витю за горло — вспоминай, что-то случилось! Что-то ты натворил по пьянке. Ну, вспоминай!

Липкий туман воспоминаний, промелькнули какие-то фигуры, слишком смутно… И вдруг стало страшно— что-то сверкнуло, яркое, холодное… Жесткие глаза! Они насмехались над ним — глаза нотариуса!

Несколько дней назад, когда он гулял у себя на квартире, заявились маклеры из «Норса». Дядя Витя по пьяни подписал какие-то бумаги. Он предлагал им выпить. Они отказывались.

— Нет-нет, Дядя Витя, — смеялись маклеры, — гуляй пока без нас.

И они ушли. Но сначала нотариус заверил подписи. И вот именно тогда, в какое-то мгновение, пьяный и радостный Дядя Витя увидел, что жесткие, очень жесткие глаза нотариуса насмехались над ним.

«Какое дурацкое у меня имя, — думала девятилетняя девочка, примеряя новогоднее платье сестры. В платье она утонула, а кроссовки отца делали ее похожей на Маленького Мука. — Это они меня от злости так назвали. — Дора совсем расстроилась. — Хотели, чтоб у Катьки был братик, а появилась я! Аист принес, в капусте нашли… Как же! Да родилась я, как все приличные дети! Это они Катьке могут мозги пудрить. Когда мама с папой в своей комнате вздыхают, может еще кто-то родиться. У меня скоро будет братик. К следующему Новому году. Ну и у Катьки, конечно, тоже. Только они меня все равно не переименуют, что я — улица какая дореволюционная? Так что ходить мне всю жизнь в Дорах!»

Девочка достала губную помаду и принялась себя разрисовывать. Увидев в зеркале, что получилось, она сказала:

— Зато я — вундеркинд. Вот! Играю на рояле, пою, сочиняю стихи, рисую картинки (и призов — навалом!): а еще с первого раза поехала с папой на горных лыжах, и у меня память феноменаль… феноменальная! Единственное слово никак не могу научиться правильно говорить. И меня скорее всего переведут на класс вперед. Так что если взять весы и на правую чашу положить все мои достоинства, а на левую — недостаток (он, естественно, один — имя Дора), то правая, пожалуй, перевесит. Да точно — перевесит! Есть у меня еще способность, но ее я не положу ни на правую, ни на левую чашу. Мне о ней нельзя рассказывать. Если только одному человеку. И если я, конечно, права. Если я его точно узнала.

Дора спрыгнула с низкого полукруглого дивана, стоящего напротив огромного, в треть стены, зеркала, и направилась на кухню. Нельзя, конечно, залезать на диван в обуви, но родителей нет, и дети — хозяева квартиры.

Как хорошо, когда ты живешь в богатой семье. Когда у тебя есть своя большая комната и ты в ней выкрасила стены сама, вместе с папой, а потом разрисовала их, как тебе вздумалось. И есть электрический автомобиль в виде асфальтового катка, и ты можешь гонять из комнаты в комнату. Когда у тебя гардероб не меньше, чем у твоей Барби; а к Рождеству, это уж наверняка, тебе подарят большой конструктор «Лего». А Катька (ей подарят фотик — «Кодак» с автофокусом) говорит, что раньше у родителей столько денег не было и они часто ругались. А квартиру снимали у противного деда и с ним тоже ругались. Потому что были бедными. И дед тоже был бедный. Зато больше времени уделяли ей. Да Катька вообще какая-то странная. И без этого от них от всех покоя нет, чего там уделять? И так хорошо!